- Пан, стреляй. Стреляй, пан!
- Тот исполняет просьбу. Стреляет спокойно, деловито. А почему «пан»? Откуда появилось это слово? В обращении к немцам здесь почти все пленные называют их панами. И немцы откликались. Видимо, это слово пустили в оборот пожилые украинцы, побывавшие в плену в империалистическую войну.
Много ли вот так расстреливали? Как-то я оказался в хвосте колонны, значит, вижу почти всех расстрелянных с нашей колонны за этот день. Трупы валяются по одному, по два, а иногда даже по три вместе. В среднем, по моим подсчетам, на один километр пути пять погибших. Если переход составляет 30 километров, за день 150 расстрелянных. За 10 дней перехода набирается полторы тысячи человек расстрелянных, ни в чем не повинных людей.
Впрочем, статистика эта весьма относительная. Больше погибают обычно в начале этапа, слабые, наименее приспособленные к трудностям, а остаются молодые, сильные. Мы с напарником в ряду, сразу поняли, что тут ноги играют решающую роль. Не дай бог натереть или что-нибудь подобное! Опыт старого пехотинца крепко пригодился. Поэтому при ночевках мы тщательно протирали ноги, перекатывали портянки.
Шли мы через украинские деревни. Местные жители старались всячески помочь нам. При входе в деревню они заранее разбрасывали куски тыквы, кукурузные початки, хлеб. Этого момента, входа в деревню, каждый из нас ждал с надеждой. Но все доставалось передним. Бросали эти продукты в толпу, тогда образовалась куча, и немцы пускали в ход штыки и приклады. Некоторые женщины стояли в стороне, пряча руки под фартуком. Тогда, улучив момент, подбегаешь к ней в полной уверенности, что руки у нее не пустые. Момент надо выбирать тоже умеючи. Чтобы передний конвойный был ближе, чем задний, потоку что стреляет обычно задний: передний смотрит вперед. Если успел юркнуть в колонну - спасен, тут не стреляют, но если не успел - извини, товарищ, сам виноват: конвоир уложит наповал.
Пересыльные лагеря были устроены на расстоянии одного дневного перехода, примерно в 30 километрах друг от друга. По-видимому, мы первые шли по этому маршруту, никаких следов пребывания пленных до нас не было. В октябре 41 года уже были ночи холодные. Мы копали небольшой окопчик на двоих, вниз стелили ни одну шинель, сверху другой укрывались и, прижавшись друг к другу, засыпали. Позднее, когда холода усилились, нашли другой, более действенный, способ согреваться. Передний ряд ложится или стоит, согнувшись, упираясь в стену. На спину к людям первого ряда как бы ложится другой ряд, но при этом стоит на ногах. На второй ряд - третий, третий и так далее. Многотысячная толпа, то ли стоя, то ли лежа на спинах товарищей, спит. Становится тепло, особенно ногам, даже пар идет. Полная тишина, слышатся только сопение или храп. Нужда всему научит. Иногда в лагере идет интенсивная работа. Когда, например, мы притащили ржаные снопы. Всю ночь молотили рожь и жарили зерна. Колотили палками или куском кирпича, да так тщательно, аккуратно, что ни зернышка не пропало. Солому жгли, а жарили зерно на кусках жести, которые предусмотрительно подбирали в пути. Да и котелки были у многих. Шли мы на запад, на Кременчуг. Этот город я не забуду до последних своих дней. Поэтому ему надо выделить особую главу.
Где-то в середине октября нас пригнали в Днепру. По понтонному мосту перешли на правый берег, вот где пришлось снова встретиться с тобой, Днепр - Славутич! Вспомнил наш переход под Черниговом, тогда было лето, тепло, а теперь вода мутная, свинцово-холодная.
Кременчуг начинается недалеко от берега. Загнали в лагерь, но углам - вышки с часовыми. Пулеметы и прожектора. На территории лагеря - какие-то здания без крыш, а одно громадное - с крышей. Дул ураганный холодный ветер. Вдруг повалил мокрый снег, стало невыносимо холодно. Среди нас многие были без шинелей. Но привычке начали было копать окопчики, но их стало заливать водой. Люди стели умирать. Как-то быстро, внезапно. Их тут же раздевают догола. Почти моментально поле покрылось голыми трупами, так, что ступить некуда. Все промокли до нитки, ветер пронизывает насквозь и снег, снег. Люди ошалели, растерялись, бегают взад-вперед. Никто не знает, что делать. И тут кто-то завыл. Да, завыл! Как голодный волк. И за ним завыли все остальные. Многотысячная толпа стоит и воет:
-У-у-у! О-о-о-о! А-э-э-а!
Как будто хочет сказать:
- Мы тоже люди! Помогите нам! Нам плохо!
Немцы на вышке сначала хохотали, а потом, им это надоело, дали очередь из пулемета. Несколько человек убило и ранило, остальные разбежались. В домах без крыш полно людей, стоят под снегом.
Я побрел к зданию с крышей. Твержу себе: 'Заходить нельзя, там давка'. Но ведь постоять у входа, думаю, можно, оттуда идет тепло, даже пар видно. Подошел к входу, он широкий, а дверей нет. Верно, тепло. Сзади тоже подошли. Я не оглядываюсь, ведь стало так хорошо! Но вот сзади стали напирать. Я оглянулся: толпа сзади молча напирает. Хотел вырваться назад — поздно! Не выбраться!
Толпа, все также молча, втолкнула меня в это проклятое здание.
А там творилось что-то невообразимое: стоял сплошной вой, крик, плач, стоны. Так кричат, вероятно, грешники в аду. Это идет давка. Люди давят друг друга насмерть. Под ногами мягко - это человеческие тела. Кто упал, тот уже не встанет. Вся эта масса равномерно качается, как морской прибой. Качнется направо - все, кто находится у стены давятся насмерть и падают с ног. Теперь качнется налево - погибают все стоящие у левой стены. И так методично, неумолимо люди всю длинную ночь давили себя насмерть. Я понял: чтобы остаться в живых, надо, во-первых, держаться на ногах, не соскальзывать вниз, во-вторых, держаться по возможности середины толпы, не позволить вытолкать себя к стене. Эта борьба длилась всю долгую октябрьскую ночь.
Утром пришли немцы и палками выгнали толпу наружу. Это они сделали удивительно просто и быстро. Через некоторое время я вернулся туда посмотреть, что стало. Все помещение представляло собой котел, стенки которого - люди, в середине толщина слоя трупов примерно в полметра, а по краям - в рост человека. Здание огромное. Сколько человек там погибло? Трудно сказать. Тетрадь кончается, и я заканчиваю.
Я - западный украинец
После долгого перерыва снова хватаюсь за цепь своих воспоминаний. Утро после кременчугского кошмара выдалось пасмурное, промозглое. Остервенело дул северный ветер, лил холодный осенний дождь со снегом, хотя была только середина октября. Настроение прескверное. Чувствую, остаться в живых в этой обстановке весьма и весьма трудно, но погибать от пули конвойного не хочется, противно даже думать об этом. Решаю держаться до последнего. Мой напарник в ряду, Саша нашел все-таки меня, идет рядом. При выходе получили очередные пайки хлеба.
Колонна наша привычно растянулась на километры. Удивительно, сколько нашего брата осталось лежать в Кременчуге, а тут незаметно, что нас стало меньше. Выбрались из Кременчуга. Стали проходить
