- Рыть всем окопы! Не отлучаться! Открывать огонь по команде!
А моряк пошел дальше по улице, выгоняя народ из клунь и погребов, организовалась оборона вдоль улицы. Что делалось сзади, по ту сторону круга, я не знал, но предполагаю, что немцы сжимали нас с флангов. Они, видимо, почуяли неладное, когда увидели, что против них ставится правильная, организованная оборона. Конечно, она была жидкая, нет ни артиллерии, ни танков.
И тут немцы обратились к нам. Они не стали кричать 'Рус, сдавайся', как пишут в плохих романах, а высказались на отличном русском языке:
- Товарищи, ребята! Вы же видите, что окружены! Зачем зря гибнуть? В ответ мы открыли огонь из винтовок и пулеметов. Бой разгорелся с новой силой. Скоро по нам стали садить минами, появились убитые и раненые. Бой продолжался около часа. Немцы перестали стрелять, мы тоже. Конечно, каждый понимал, что у нас впереди или смерть или плен. И вот из переулка показался парламентер с белым флагом. Остановился и говорит на чистейшем русском языке:
- Товарищи! Не стреляйте, вы же видите, я без орудия. Мы предлагаем вам сдаться. Гарантируем жизнь, хорошее обращение!
Тут ему навстречу моряк:
- Вот тебе наш ответ!
Поднял автомат и в упор расстрелял безоружного парламентера. И моряка тут же изрешетили пулями. Оба легли неподалеку друг от друга, головами вместе, как два брата, только один в черной, а другой в серой форме. Эта картина на минуту ошеломила всех. Настала тишина. Бой прекратился. Да, собственно, воевать-то было, как мне показалось, некому. Нас, стреляющих, было мало. Больше половины из них убило или ранило. Сам я был ранен.
С правого фланга с белыми портянками в руках потянулись бойцы, сначала одиночки, потом - толпами. Побрел и я, пошатываясь. Проходя мимо трупов моряка и парламентера, я остановился, посмотрел на них, мысленно попрощался с этим мужественным человеком. Когда на окраине деревни нас собрали вместе, я посмотрел и ахнул. Сколько же нас тут? Да если правильно организовать прорыв. Наскоро обыскали, пощупали вещмешки (нет ли оружия), похлопали по карманам. Никаких документов не искали. Да разве такую ораву обыщешь! Построили к колонну и погнали куда-то на запад, но совсем не по той дороге, по которой мы направлялись в Денисовку.
Лошадь на растерзание
Шли весь день, к вечеру пригнали в пересыльный лагерь за колючей проволокой. Лагерь был огромный (немецкая предусмотрительность). Как - будто рассчитанный на нашу ораву. Тут начали устраиваться на ночь, разожгли костры.
Знакомые стали собираться компаниями. Развязали вещмешки, у кого они были, принялись ужинать. Тут обнаружилось, что многие предусмотрительно запаслись основательно.
Наутро погнали дальше. Пришли в какой-то город. Выстроили на огромной площади. Вышло начальство, по-видимому, высокое. Стали выяснять кто есть кто по национальностям. Когда спросили про евреев, никто конечно, не откликнулся. Перечислили около 50 национальностей, в том числе и чувашскую. Погнали дальше. В первые дни не били. Но и не кормили. И воды не давали. Счастливцами оказались владельцы фляг, они набирали воду из луж.
Наконец, пригнали в основной лагерь. Это огромная огороженная проволокой площадь в открытом поле. Лагерь перегорожен на отдельные отсеки. При входе нам впервые выдали баланду. Это вода, перемешанная с мукой. Посуды нет, бери во что хочешь. Пошли в ход консервные банки, пилотки, полы шинели.
Внутри отсеков с утра до вечера идет непрерывный торг. Денег нет, натуральный обмен, товар на товар. Все необходимое человеку здесь товар: глоток воды из фляги, затяжка иди щепотка махорки, бумага для курева, кукурузные зерна, дрова в виде палки, спичка, пустая консервная банка. Одежда не ценится, потому что тепло, да и умирают много. Труп раздевают моментально догола - вот и одежда.
Немцы, оказывается, большие шутники. Однажды они устроили для себя такой спектакль. Втолкнули в отсек старую, облезлую, больную клячу. А сами пристроились за проволокой с фотоаппаратами. Да, снимать на пленку было что. Голодные люди, как стая волков, набросились на бедное животное. Повалили и стали отрывать куски мяса, кто самодельными ножами, а кто и зубами. Одно время лошади вообще не было видно, в была просто груда копошащихся тел. Но вот люди отошли, а на земле остался лежать обглоданный скелет. А немцы хохотали.
Расстрел по просьбе
Не помню, сколько мы пробыли в этом лагере, неделю или две Но однажды утром нас стали выводить. Построили по сотне, по 5 человек в ряд. На сотню один конвоир, но конвой расположен так, что и спереди в сзади и с боков всегда есть конвоир, так что бежать невозможно. Колонна получилась длиной километра два или три. Никогда не видел я раньше такого большого скопления народа вместе. Как-то проходили по полю. В стороне стояли большие прямоугольные скирды сжатой ржи. Сколько их, точно не помню, но не меньше пяти. Нам разрешили взять по одному снопу. И вот после нас не осталось ни одного снопа, как корова языком слизнула. Разобранные скирды поплыли в колонне. Издали людей не видно, а по дороге бесконечной лентой колышется море золотистой ржи.
Ослабевших, которые не могут идти, расстреливали. Происходит это так. Видит конвоир, что кто-то в его сотне шагает еле-еле, шатается и отстает. Он подходит и манит пальцем. Причем не грубо, а почти ласково, как хозяин собачку, как будто обещает ему что-то приятное. Человек выходит из колонны. Он знает, зачем его вызвали, но спокоен, не возмущается, не умоляет. Эти картины напоминали мне рассуждения о толстовском Платоне Каратаеве. Сколько раз упрекали Толстого в искажении действительности! Дескать , русский мужик не такой, он не сдается, не примиряется. Черт -те с два! Правда, молодежь, действительно, держится, но в пожилом возрасте почти все Платоны Каратаевы. Немец, почти ласково подталкивая, отводит пленного от колонны, стреляет из пистолета сначала в спину или живот, а потом, когда тот падает, - в голову. Выстрел милосердия. Причем все это происходит молча, деловито. Нет ни стонов, ни криков. Остальные идущие в колонне, смотрят на эту сцену совершенно равнодушно, может быть, с некоторой долей любопытства, и только. Часто бывает так, что измученный человек сам просит его расстрелять. Трудно поверить, но это так, я видел это не раз. Выходит такой человек из колонны и, обращаясь к конвоиру, просит:
