Командиры то и дело менялись. Вот командовать полком назначили бывшего командира батальона. Несусветный дурак, карьерист и хитрец, еле-еле по складам читает. И обязательно вслух. Послушать его чтение - умора. Командный пункт батальона он выбирал хитро. Залезет на дно оврага, и устраивается где- нибудь в кустах. Мы тянем к нему связь. Нам тоже удобно - ни пуль тебе, ни снарядов. Лежим себе с трубкой и отдыхаем. Естественно, никого и ничего не видим. И нас токе никто. Только связные из роты иногда приходят. Как-то у меня с ним был такой разговор:
- Андреев, Ты кто был до войны?
- Учитель.
- Где работал?
- В деревне, в Саратовской области.
- А я был председателем райисполкома!
Это меня обескураживает: как же мог оказаться на такой важной должности этот полуграмотный мужик? Он вынимает газету и по складам, еле соединяя буквы и обязательно вслух, читает.
- Товарищ капитан, - говорю ему, - тут обстановку спрашивают!
- Кто спрашивает?
- Вроде, начальник штаба полка.
- Скажи: невыносимый шум моторов.
Никакого шума, конечно, нет и в помине. Я в трубку:
- Невыносимый шум моторов!
- Каких моторов?
- Товарищ капитан, спрашивают: каких моторов?
- Скажи: танков!
Я:
- Танков, товарищ капитан (начальник штаба тоже капитан).
Этот 'невыносимый шум' стал в конце концов каким-то ритуалом, притчей. Через некоторое время опять:
- Товарищ капитан, обстановку спрашивают. Невыносимый?
- Да, да, невыносимый.
Я в трубку:
- Невыносимый шум моторов!
В ожидании немцев мы несколько дней отдохнули, укрепились, искупались. Питание было сносное. Впервые стали выдавать наркомовские 100 грамм. Для одного из наших бойцов эти первые 100 грамм стали и последними. Иногда я думаю, что отчасти и по моей вине.
Это был рослый краснощекий блондин, с правильными чертами лица, немного скуластый, не красавец, но симпатичный. Чичкань - это его фамилия, а имя не помню. Всегда уравновешенный, тихий, интеллигентный (никак не мог привыкнуть к мату), непьющий. До армии окончил учительский институт в городе Нежине, по должности зам. политрука.
Но главное в нем - голос. Такой мягкий, бархатный, лирический баритон. В начале 1941 года в полку организовали джаз-оркестр, и Чичкань в нем пел. Как-то так получилось, что на командном пункте роты собрались все клубные деятели мирного времени: библиотекарь, клоуны, певцы, танцоры. А тут как раз привели завтрак и, конечно, спирт. Разлили по кружкам. Чичкань не пьет. Стали уговаривать, в том числе и я, черт бы меня побрал. Он выпил и, как всякий непьющий, быстро опьянел.
Пошли разговоры о мирном житье-бытье в Любомле. И тут мне поступил приказ о наступлении. В этом бою Чичкань погиб, его разорвало прямым попаданием. Может быть, тут не при чем эти злосчастные 100 грамм, но меня до сих пор мучает совесть.
Прилуки оставили без боя. Войска широким потоком двинулись на восток, на Пирятин. Порядка не было, снабжения никакого, питались подножным кормом, спали, где застанет ночь. Командования тоже нет, каждый бредет сам по себе. Оборона Пирятина, как и следовало ожидать, особенного успеха не имела. Сил у нас, правд, накопилось порядочно, но артиллерии не было. Пока наступали автоматчики, мы их сдерживали, даже отбрасывали. Но пошли танки - и все рухнуло. Разве устоишь против них с бутылками и гранатами? И мы опять потянулись на восток.
Отступаем несколько суток. Немцев не видать. О каком окружении болтали наши командиры? Померещилось, что ли им с перепугу? Утром 21сентября вошли в деревню Денисовку Оржицкого райна Полтавской области. Утро пасмурное, туман, моросит мелкий дождичек. Перешли в деревне овраг, по плотине става (пруда по-украински) вышли на другую сторону улицы. На конце улицы кукурузное поле. И вот тут послышались автоматные и пулеметные очереди. Значит, за околицей идет бой. Прежде всего надо выяснить обстановку. Деревня большая, несколько улиц, расположенных зигзагообразно и перпендикулярно друг к другу. Много небольших оврагов, в них устроены пруды. Судя по всему, тут до нес расположились какие-то части, дымят полковые кухни, много машин и повозок. Организованных дисциплинированных подразделений, невидимому, нет. Всюду бродят бойцы, расхлестанные, обросшие, безразличные. В одной хате раскрыты окна, слышится музыка. Захожу. За столом, уставленным водкой в бутылках и консервными банками, сидят три лейтенанта, вдрызг пьяные. Один ткнулся в стол носом и спит, другой мычит какую-то песню, третий заводит патефон. Пластинку до сих пор помню.
'Что ж ты опустила глаза,
Разве я неправду сказал…»
Модное до войны танго. Посмотрел я на них, постоял, плюнул, повернулся и вышел. Сволочи, а ведь кем-то командуют!
Во дворе погреб. В украинских хатах подполов нет, картошку хранят в погребах. Заглянул в погреб. Вот это да! Такого я еще не видал: в яме сидят бойцы, полно бойцов, сидят и ждут! Чего ждут? Ясно, немцев ждут, плена. Я затрясся от злости. Загнал патрон в патронник, наставил винтовку и заорал, как
