– Поп наш! Серафим, мать его! – сквозь слезы крикнул Ванька. – И Пашка, мать его, Пашка!
– Какой Пашка? – В голове мой еще гудел, пчелино, густо гудел непрожитый сон.
– Пашка, мать его, Охлопков… Вот они!
Из машины я выкатился кубарем. Они все закричали: Борода, Борода! Щас укольчик!.. Щас поможет!.. Не-ет, ребята, не Господь Бог я, это верно… Наклонился. Фонарь уличный не горел. Зато горела, пылала на все небо алая, рыжая как тыква, громадная Луна. И звезд было – не счесть. Я взял Пашку за запястья и попытался отодрать руки его от лица. – Павел, ну, будет… Ну, давай, покажи… Это я, Петр Семеныч…
– А-а-а-а! – жалуясь, крикнул Пашка. И я отнял, отнял от лица его руки.
Всякие я видел в жизни картинки. Всякие травмы, переломы, вывихи и ушибы. И как бьются, пульсируют вишнево-синие кишки в разрезанном брюхе, видел. Срочный аппендицит делал в поле, на сенокосе. Цито. Все инструменты были – скальпель, игла да кетгут. И спирт, большая бутыль спирту. И никто не ассистировал. Так я Кольку Кускова спас. Вон он, тут ошивается, спасенный. Но тут все было ясно. И не врачу – тут было все ясно. Выбитый глаз вытек полностью. Ничего нельзя было восстановить. Зашить и заживить. Ни склеру. Ни радужку. Ни сетчатку. Ни зрительный нерв. Глазное яблоко было рассажено, вдавлено и изуродовано напрочь. – Да, – сказал я тихо, – да, да… Ничего нельзя сделать… Ничего…
Обернулся и крикнул Саньку: – Санек! Ящичек из машины! Обезболивающее введем!
Санек бежал с ящичком в руках, как с чудотворной иконой. «Не будет чуда, – сказал я себе, – не будет, не будет». Рядом с дорогой, в траве, лежал другой. Лица было не узнать. Лишь по волосам, густым, кровью перемазанным, да по светлой, золотой бороде, тоже красно окрашенной, я признал нашего батюшку. Рядом с батюшкой на корточках сидела девушка. Ага, Настя Кашина. Плачет. Гладит попа по волосам, от крови липким, гладит… Я набрал в шприц лекарство. Хороший наркотик. Он сейчас, минут через пять, отключится, может, даже уснет. Помазал спиртовой ваткой грязную руку, еще вздувшуюся, еще бешеную мышцу. – Яму помощь-та тожа окажи! Борода марийска!
Кто-то тряс меня за плечи. Я поднял глаза. Перед мной стояла и трясла меня за плечи баба с лицом, как печеная груша. Баба широкая и мосластая, как старый купеческий деревянный шкаф. Губы бабы кривились. Она стояла перед мной вся в белом, как на свадьбу: белая присборенная на груди кофта, белая, в широких складках, длинная юбка, из-под юбки – белые чуни. Так одеваются наши марийки, в селах наших, на праздник. Я пощупал глазами старую черепашью шею: только мониста не хватает. – Сейчас, – ответил я и вынул иглу из мышцы. Пашка уже откинул голову. Уже подвывал тонко. Сопел носом. Больше не орал. – Санек, дай сюда ящик!
Я набрал лекарство в шприц. Подошел к лежащему навзничь на траве попу. Поп глядел в небо. У попа были целы оба глаза. Вместо лица у попа блестела под Луной страшная маска лесного идолища, языческого чудища. Не узнать было прежнего красавца. Да, вот что из-за девки бывает. Я сел на корточки рядом с попом. Поднял шприц. – Не надо мне ничего делать, – тихо выдавил поп разбитыми в шлепки красного теста губами. – Мне… не больно.
– Не больно яму! – Баба в белом стояла уж рядом. Я чуял, как сквозь белизну плотных одежд она крупно дрожит, как зверь. – Не больно! Щас больно будит! Щас сделат дохтур с тобой усе, што надоть!
– Когда ты был молод, – забормотал поп как сквозь сон, – ты препоясывался и шел, куда хотел… а когда состаришься, то препояшут тебя и поведут, куда не хочешь…
Баба в белом платье крикнула коротко, будто курица квохтнула, с гнезда при виде хищника срываясь. – Не кричи, Иулианья, – строго сказал поп. – Тут и без тебя… криков хватает…
Настины пальцы были все в крови. Она все гладила попа по волосам. Я думал: и ей тоже сделать укол, что ли, успокаивающий? ПОЩЕЧИНА. ЮРИЙ ИВАНОВИЧ ГАГАРИН Уфф! Вот это побоище закатили! А бабы все про Боженьку орут: Боженька, помоги им, да Боженька, спаси их, да Боженька то, Боженька се, все с Боженькой да с Боженькой! Не понимаю, дурни, что никакого Боженьки – нет! Выдумки все это людские! Выдумал себе Боженьку человечек, чтобы удобнее было на Него грешки человечьи свалить! Чтоб было к кому ручки протянуть: а-а-ах, спаси-помоги, а то мы тут без Тебя!.. Да ведь именно что – мы тут – сами себя – и спасаем! Только мы! А никакой не Боженька, епть! Вот Борода приехал. Уколы этим придуркам вставил! А никакой не Бог! Спас их от боли. От смерти, понятное дело, не спас бы… А Бог что – от смерти бы их – спас?! Да никогда! Если б друг друга, козлищи, насмерть забили б – не спас! И никто бы не спас. Хоть в Нижний к хирургам на стол вези. Хоть в Москву.
