ПРО СВЯТУЮ РЫБУ ХРИСТА ЦАРЯ Рыбы, медленно идущие, видимые в прозрачной воде, как медленные живые золотые слитки… идут, плывут, вода колышется слегка, солнечное марево висит, соединяя воду и воздух, и острые лучи прокалывают водную гладь, и золотят святую чешую, и рыбы… рыбы… Ласка живого хвоста. Пророчество золотого зрачка. Любовь малых, сирых плавников: Рыбы, вы плывете и несете любовь, вы есть любовь, Рыбы, вы есть сама любовь. Вот одна подплывает ближе, ближе. Еще ближе. И Тот, Кто стоит на берегу и улыбается, и глядит на них, заходит в теплую воду по щиколотки — и встает на спину огромной Рыбы загорелыми, золотыми ногами. Вот стоит Он на Рыбе! И руки поднял вверх! И кричит: радуйся, Солнце! Радуйся, Рыба живая! Радуйся, море мое соленое! Радуйся, всякая тварь живая! Царь твой, полный любви к тебе, приветствует тебя! И глядят на это чудо рыбаки, друзья Его. И тоже вздевают вверх грубые руки! И радуются! Рыба, Рыба, большая Рыба, огромная, ясная Рыба, ты сверкаешь и паришь, ты в бездне мировой, ты — внутри любви Моей, ибо люблю Я все живое, и жизнь — великий Праздник, Богом Предвечным данный всякой живой твари! Радуйся, радуйся, Рыба благодатная! Рыба великая! Я скажу тебе — и ты слуг твоих, Рыб золотых, пришлешь к лодкам рыбаков, возлюбленных друзей и сыновей Моих, и они закинут сети — и выловят многочисленное рыбье стадо твое, кишащую челядь твою, золотую, искристую свиту твою! На радость людям, в пищу людям выловят! Но тебя, Моя золотая Рыба, раба Моя, Божия Моя, никто не выловит из воды никогда. Плыви! Плыви, Рыба Моя святая! Плыви еще тысячу лет! И Я на тебе — в сияние и воздух синий, жаркий — еще тысячу, еще много тысяч лет плыть буду! Рыба плыла, чуть помахивая под водой розовыми, как заря, плавниками, и Он стоял на ней, подняв к небу руки, радостный Царь, великий Царь, и ветер развевал его волосы, расчесанные на прямой пробор, как носили жители Галилеи, а концы длинных волос были светлые, золотые, как драгоценная рыбья чешуя, и словно золотой чешуей была облита, обсыпана Его голова, и глаза Его, длинные, темно-золотые, плыли в синем соленом воздухе моря, как две Рыбы, как звезды-Рыбы, – и звезды, среди дня, валились на Его голову, целовали Его лицо, усыпали жемчужинами морскими Его воздетые, веселые руки — пять пальцев и еще пять пальцев, – и кричали Ему Его друзья, рыбаки: - Куда плывешь! Куда! Унесет Тебя Рыба в море! Не вернешься!
«Не вернешься-а-а-а-а…» – пело на каменистом берегу эхо. РЫБА. ЗОЛОТАЯ РЫБА. ДАЙ МНЕ СВОЮ ЦАРСКУЮ ЧЕШУЮ. И Я ЗАПЛАЧУ ЕЮ ЗА ЖИЗНЬ. И ЗА СМЕРТЬ ЗАПЛАЧУ. ПРО ЦЕРКОВЬ Церковь моя сильна и светла. Сколько веков проносится над старушкой Землей – а Церковь жива Христова, и жив Христос Бог. Почему же народ не весь встает под церковные хоругви? Почему я слышал и слышу от многих, не только от неверующих, но и от воцерковленных: не та Церковь нынче, не та? Что с Церковью случилось? А может, это случилось не только с Ней, но и со всеми нами? Грех. Покаяние. Уметь каяться. Не все мы умеем должно каяться. Я сам видел людей, не в деревне, в городе еще, среди священства, которые думали и говорили: Церковь непогрешима, Она собой все освящает, а иерей может быть каким угодно, пьяницей, вруном, жруном, в пост – да, как Юра Гагарин смеется, отбивные за обе щеки уминать, сплетником, ну негодяем со всех сторон! – а все ж он – иерей и Апостольский служитель. И такой иерей может грехи – другим отпускать, спрашивал я робко? И – неверующим тоже может быть этот ваш грешный иерей, так? Служить, но – не веровать в Господа? А что, так, притворяться? Не верю, помню, кричал я в той беседе, не верю! Невозможно священнику – быть неверующим! В священство – просто так, без Христа в сердце – не приходят! А мне тонко, насмешливо улыбались в ответ. А мне говорили: приходят, и еще как приходят! Но ведь это грех, кричал я! Это же театр, кричал я! А мне опять в ответ изгибали в улыбке губы: ну да, театр, а ты разве не знал, что весь мир – театр? И мы, священники, ведь тоже – на сцене. При народе. На виду! Мы отправляем требы, мы служим Утреню, Вечерню – мы обряд совершаем, а ведь обряд – это всегда действо, а действо – это всегда символы, жесты, костюмы особые, это – ритуал! Ритуал, повторял я про себя, ритуал… Но ведь ритуал – это магия, тихо говорил я. Уже не кричал. Кричать было бесполезно. Правильно мыслишь, но не магия, а мистика, говорили мне. Магия – это языческое! Это – первобытное! А мистика – это, брат ты наш, великое дело: все великие святые были великие мистики. Православная мистика ведь тоже существует! Эх, мало ты читал, братец, да мало еще думал. Подумай-ка поболе, тогда спорить приходи! Я уходил домой, а по дороге старался думать, думать. И ничего, кроме этой мысли, не додумывал: грешны все, грешен и священник. И покаяться он должен. И покаяться, может быть, должна вся наша Церковь. Каждый в Ней. Каждый малый диакон. Каждый сельский иерей. Каждый важный, именитый митрополит. И – Патриарх сам должен покаяться. Покаяться во грехах, что не каждый совершил – что вся Церковь совершила, со времен Великого Раскола, совокупно, сочетанно. А еще думал так: нет, Церковь – не театр. Наряды наши смысл большой имеют. Вот ряса – она черная, она – умаление наше и строгость наша, воздержание наше и ночная молитва наша. Ряса – это для труда, для дня и ночи нашей. А риза – это свет, Солнце и праздник! Риза – упование, риза – Осанна. Разве это театр, когда даже одежды наши древние великим чувством и великой мыслю согреты?! И каждое слово в Литургии – не театр. Каждое слово в Литургии – солнечный луч! Прямо в сердце ударяет! И Таинства – нет, не ритуал. Таинства – это тайна! Тайна сия велика есть… Я всегда волнуюсь, весь дрожу, когда исповедь у человека принимаю. На себя, на грудь свою ведь всю его тяжесть, всю боль его принимаю. В охапку все его грехи беру – и во костре Господнем – сжигаю. В покаянном, мощном огне. И я – огня сторож. Это Господь его разжег, а я – сторожу! Поленья бросаю… Горите, грехи! Голову кающегося епитрахилью накрываю, а руки дрожат. И голос срывается. Что, думаю, сердце не выдерживает твое, Серафим? Ты такой чувствительный, что ли, нежный? Отпускаю грехи – епитрахиль подниму – и вижу человечье Преображение. Свет из лица льется! Словно бы лицо вытерли мокрой тряпкой, и проступил чудный Лик! В каждом – Лик. В каждом – Господь.
