словам, наносили удары только по военным целям…
Домовик, слушая новости, колобком подавился и раскашлялся: пришлось его по спине стукать, в результате чего хлебный шарик угодил в лоб незнакомцу, сидевшему за их столом. Росица принялась извиняться, а Шишок заорал, шваркнув кулаком по столу:
— Ну, Джон Райн!..
Незнакомец, утираясь, заявил, что вовсе он не Джон Райн, а Далибор Малкович, а что касается налетов — то он вполне товарища понимает…
Калики уставились на сотрапезника: это был довольно пожилой человек в скучной, какой-то школьной рубашке.
Цыганка Гордана тут же цапнула Малковича за руку и, выудив из его нагрудного кармана несколько динаров, принялась гадать, дескать, сейчас всю правду тебе скажу, изумрудный мой: жена, де, твоя умерла двадцать лет назад, звали ее Дубравка, а родом ты из села Неродимле…
Мужчина, попытавшийся вырвать руку, вытаращил глаза: мол, все так и есть… А Гордана, сощурившись, зловеще произнесла: дескать, одиноко Дубравке одной-то в могилке, да и в покинутом селе, не поминаешь, де, женку-то, на кладбище не ходишь, в Неродимле не приезжаешь… Ежели не воротишься в родное село, так, де, мертвая-то сама к тебе скоро нагрянет, до самого Белграда доберется! Покоя тебе не даст — а потому, мол, лучший для тебя выход: вернуться в Неродимле…
Далибор попытался отговориться тем, что он в Белграде уж сколь лет живет, карусели в парке ремонтирует, а сынок их с Дубравкой, Младен, женат, жена малого — во-он она, официантка в «Вопросительном знаке», внуки есть, приходят кататься на каруселях по воскресеньям…
Гордана кивнула: вот, де, и хорошо — все вместе в Неродимле и поезжайте! Чем деткам на воскресных каруселях вертеться, так не лучше ли в церковь сходить, где солнышко над входом, пустой ведь стоит храм в Неродимле, вот бы, дескать, оживить его… Жители в Неродимле появятся — и, глядишь, батюшку пришлют…
— А шиптары?! — шепнул Далибор Малкович. — Долго не проживем мы в Неродимле-то — все на тот свет, к Дубравке, отправимся…
Шишок, до этого одобрительно поглядывавший на цыганку, решил вмешаться: мол, а винтовки с ружьями на что?! Отряды самообороны, де, надо организовать, казачьи заставы… А то, дескать, проморгаете ведь Косово-то, мало того, что вся мировая цивилизация на вас ополчилась, хотят натовцы выжить сербов из сердца Сербии, так тут вы еще могилы в Неродимле побросали…
Березай счел нужным подать голос из-под стола:
— Внимание! Скорый поезд «Белград — Неродимле» отправляется с первого пути, нумерация вагонов начинается с хвоста поезда!
А домовик, намяв как следует лицо, вылепил на нем черты Дубравки и, придвинувшись к Малковичу, замогильным голосом произнес:
— Возвращайся-ка в Неродимле, Далибор!
Мужчина охнул и слабым голосом произнес: дескать, хорошо, он попытается уговорить своих, а нет… так один поедет!
Вдруг деревянный стол зашатался — и… со всеми тарелками-вилками-чашками обрушился на пол: это лешак, решивший по примеру товарищей подкрепиться, подчистую сгрыз одну из ножек…
Малкович с криком «Обещаю!», как скорый поезд, покинул «Вопросительный знак».
— Как думаешь, поедет Далибор Малкович в Неродимле? — спросил Ваня Житный у домовика, когда скандал был замят, и по счету — одним из пунктов которого значился изувеченный стол — уплачено. Шишок плечами пожал, сомневаюсь, де. Ваня кивнул — он тоже не очень-то поверил в возвращение Малковича в Неродимле.
Златыгорка в величавой плащ-палатке и Гордана в отрепье шли впереди, Яна Божич в грязной куртехе, после передряг уже не красной, а бурой, — между ними. Видать, девочка чувствовала себя блестящей дамой: вышагивала, ровно заморская цапля.
А Росица, — снявшая с себя косовский наряд, под которым скрывались джинсы и майка пуп-наружу — глядя на них, сказала: дескать, ночевать, разумеется, к нам пойдем, а к Яниным родным уж завтра отправимся, а то, мол, ребенок на чучело похож — надо, де, искупать хоть девочку, прежде чем предъявлять родственникам! А сейчас давайте к «Доктору Лазу Лазаревичу» съездим, это больница, где тетушка Ефросима работает, тут, дескать, не очень далеко. А то, де, мне прямо не терпится с тетенькой встретиться, не хочу утра дожидаться!..
И Ваня Житный поторопился кивнуть: он решил, что Росицу из виду лучше не выпускать.
На площади стояли автобусы, идущие по странному маршруту — до Ада, во всяком случае, надписи указывали это направление. Росица Брегович сказала, что им покамест на этот остров не нужно — и вскоре на обычном транспорте путники поехали в больницу.
Водитель их высадил, не доехав почему-то до остановки — и калики почуяли неладное; выскочили и увидали: дым поднимается из-за домов, навстречу люди бегут, которые в пижамах и тапочках, которые в белых халатах — но все с безумными глазами… Росица вскрикнула и бросилась вперед, остальные — за ней. Выметнулись из-за поворота: а там дом обугленный, перекрытия обрушились до самой земли, и вонючий хвост дыма окутал бледную луну.
Вдруг из развалин человек выбрался, похожий на полосатого черта: весь в копоти, остатки волос вокруг лысины встали дыбом, в одной руке держит обрывок белого халата, в другой — трубку для прослушивания и кричит:
— Ефросима, Ефросима, опять ты забыла свой фонендоскоп!
Росица Брегович поглядела на него, подбежала и тоже стала орать:
— Дядюшка Дойчин, где тетя?
Дядюшка нацепил на себя обрывок халата, который превратился в куртку с одной только левой стороной, и на повторный вопль девочки ответил: дескать, Ефросима уехала к моей матери Видосаве, давно, де, ее посылал в Проклятые горы, вот она и собралась наконец…
— Это… это правда? — жадно спрашивала Росица. — Ее тут не было, да?
Дядюшка Дойчин кивнул. Девочка полой полукуртки попыталась оттереть копоть с лица дяди и сказала, что он пойдет с ними.
— В город? — спросил дядюшка.
Росица кивнула:
— Домой.
— Давненько я не был дома, — сказал дядя Дойчин.
По дороге их обогнала медсестра, которая признала, видать, Росицу и, отведя в сторонку, принялась что-то рассказывать, причитая и охая.
Дядюшка Дойчин, оставшись без Росицы, стал сильно тревожиться, он по очереди вглядывался в лица калик перехожих — в том числе, наклонившись, стал тщательно разглядывать птиц, которые сидели по плечам Яны Божич, так что соловей, в конце концов, прищелкнул: дескать, чего это он нам в клювы заглядывает — будто червяка хочет отнять!.. А дядюшка Дойчин принялся тут вопить, оставляя между фразами равные промежутки:
— Спасите!.. Помогите!.. Меня похищают!.. Люди добрые… где вы?!
Росица Брегович подбежала и стала гладить дядю по плечу: дескать, милый дядюшка, успокойся, это же я, твоя племянница, ты что — не узнал меня?.. Дядя Дойчин, нахмурившись, уставился в лицо девочки и спросил:
— А ты кто?
— Росица я, — со вздохом отвечала девочка, взяла дядю под руку и повела к остановке.
Друзья чуть не на цыпочках шли следом, стараясь не испугать резкими движениями скорбного дядюшку, который признал, наконец, девочку и забормотал: маленькая Роса! Как же — помню-помню, я ведь тебя и нашел в Проклятых-то горах: пятнадцать лет тому! Дескать, пошел по вешенки — и напоролся! Вижу, де: висит плетеная колыбелька на большой ели, а в колыбели прехорошенькая малютка, вся в росе! Ветер, мол, колыбель раскачивает, играет с тобой, верхняя-то веточка лицо тебе щекочет, а ты хохочешь- заливаешься!
— Я достал тебя из колыбели, а в кулачке-то у тебя — шишка зажата!
