— И, как видите, здесь полно свободного места. Много чего можно написать.
Он проигнорировал свободное место, перелистал еще несколько страниц и сказал:
— А что это за наблюдения под заголовком «Отгороженное место»?
— Не важно.
— Вы что-то скрываете. Понял это по вашему тону.
— Под этим заголовком я записываю сугубо личные вещи.
Джессон всмотрелся в страницу.
— Кажется, пару фраз я все же могу расшифровать. «Неотерм 2300…» «гроб-гроб»… Не возражаете, если я продолжу?
— Лучше не надо.
— А вы осмотрительны. И скрытны.
— Я всего лишь скромный летописец.
— Ерунда. Уверен, в этих ваших записях немало оригинальных наблюдений и мыслей. И знаете что еще? Поскольку сидеть на холодной скамье просто невыносимо, каждая косточка так и ноет от холода, к тому же это чертовски вредно для спины, давайте войдем в дом. И уж там займемся всем этим.
— Чем именно?
— Ну разве непонятно? Поскольку вы, вне всяких сомнений, интересуетесь мной, а я, в свою очередь, вами, предлагаю следующее. Вы расскажете мне о своей жизни, я вам — о своей. Мои шестьдесят с хвостиком против ваших тридцати, идет?
— Ну а как же наше дело?
— Всему свой черед. Дело подождет, Александр.
Глава 13
Джессон прошел через салон в библиотеку, я за ним. Там он открыл ставни и поднялся на платформу. Но ни картонного театра, ни шкафчика с сюрпризом там уже не было. Как не было и столика из слоновой кости. Остались лишь два резных кресла.
— Ну вот, — сказал Джессон, усаживаясь в паланкин, точно то была исповедальня. — Предлагаю начать с «Неотерма 2300».
— А вы, я смотрю, из тех, кто сразу берет быка за рога.
— «Неотерм 2300», — повторил он.
— Это модель инкубатора. Я, видите ли, родился недоношенным.
— А «гроб-гроб»?
— Я потерял родителей, едва успев появиться на свет. Мама умерла от токсического шока, отец погиб в автокатастрофе, торопился к ней в больницу.
Джессон вздохнул:
— Бедняжка… Ну а ваши приемные родители?
Я пожал плечами:
— О, они в полном порядке.
— Однако вы немногословны.
— Мы никогда не были по-настоящему близки. И много лет подряд я терзал их одним и тем же вопросом: правда ли, что мои настоящие родители погибли? Я даже настоял, чтобы меня отвели к ним на кладбище. Мне было тогда всего шесть. И когда мы пришли на кладбище, я закатил там самый настоящий скандал. Мне, знаете ли, не понравилось, что могильная плита врыта в землю. Видно, подумал, что если люди будут ступать по ней, родителям станет больно. А в изголовье плиты находился надгробный камень. Помню, я сидел около него. Камень был сделан в форме раскрытой книги. Должно быть, я просидел там не меньше часа, водя пальчиком по полустертой надписи и пытаясь разобрать, о чем она говорит.
— И то было ваше первое воспоминание о книгах?
Вопрос потряс меня.
— Да, наверное.
— Ужасно. Хотя, должен сказать, Александр, теперь вы говорите об этом совершенно спокойно.
— Далеко не всякий человек, обуреваемый чувствами или эмоциями, демонстрирует их, мистер Джессон. Известно ли вам, что на протяжении довольно долгого времени Дьюи не включал эмоции в свою классификационную систему?
— И вы считаете, что он поступал мудро?
— Нет. Я лишь говорю, что библиотекари зачастую просто не дают этим самым чувствам воли. И знаете, Дьюи избегал таких категорий, как печаль и отчаяние, вовсе не случайно. Возможно, вы заметили, что все мои заметки соотносятся с вполне конкретными предметами. К примеру, вот одна из последних записей — здесь я упоминаю о том, что вы показали мне свой шкафчик.
— Напомните, кстати, что вы тогда говорили.
— Мы говорили о шкатулках с сюрпризом. Побочное дитя моего первого учителя, мистера Маккаркла. Он создал маленькую библиотеку, размером не больше вашей альковной коллекции.
— Вот только, наверное, содержание этой коллекции было иным.
— Отчасти. Просто уверен, что мистер Маккаркл ни за что бы не стал приобретать подборку выпусков «Бездельника» Джонсона, тем более переплетенных в пахучую свиную кожу.
— А вы уловили запах, верно? В точности такая же подборка была в библиотеке Бёрлингтона в Чизвике. Впрочем, не будем об этом. Расскажите еще о Маккаркле.
— Он один из тех, кто открыл мне глаза на мир книг.
— И когда же это было?
— В четвертом классе. Я впервые попал в его библиотеку. Помню, он подошел ко мне, опустился на одно колено. Глаза наши оказались на одном уровне, и он сказал: «Ты первый живой 597.8, которого я когда-либо видел». Естественно, я ничего не понял. Но когда он начал показывать мне свое собрание и продемонстрировал даже специальный путеводитель по амфибиям, тут я почувствовал: этот человек поймал меня, как, как… — Я пытался подобрать соответствующее сравнение.
— Как лягушка ловит муху?
— Да, примерно так. Вообще-то он был очень похож на книги, которые собирал: солидные, занимательные, умные, но ни в коем случае не нравоучительные. И в то же время мистера Маккаркла никак нельзя было назвать человеком, потворствующим исключительно своим желаниям. Он предпочитал формировать желания, а не подчиняться им. И при моем появлении говорил с сильным шотландским акцентом: «О, вот и ты, Александр! Сейчас покажу тебе нечто совершенно особенное!» Подводил меня к письменному столу с тумбами, начинал рыться в бумагах и книгах и наконец находил заранее отложенный для меня том. Как-то раз он протянул мне пакет в грубой коричневой бумаге, перевязанный бечевкой, и сказал: «А теперь послушай меня. Хочу, чтобы ты был первым. Самым первым, кто прикоснется к этой книге. И не вздумай отказываться, бери». Я сорвал бумажную обертку. В пакете оказалось редкое старинное издание «Путешествий Гулливера».
— Так это Маккаркл первым отправил вас в страну лилипутов?
— Да. И воспитал во мне любовь к библиотекам. Он многому научил меня. Как сортировать новые поступления, приклеивать оторвавшиеся корешки и переплеты, вести каталог. И я почти два года помогал ему. А потом поступил в колледж и увлекся классификацией Дьюи.
— Любители книг порождают других любителей книг, — заметил Джессон.
— Да, и иногда — на свою голову. Впрочем, если б я не повстречался с мистером Маккарклом, то вряд ли стал бы поступать в библиотечный колледж. А если б не поступил в этот колледж, то вряд ли работал бы на профессора Щаранского.
— Второе издание вашего шотландца?
— Скорее, улучшенное подарочное издание. Витольд Щаранский был не из тех, кто пачкает пальцы клеем, обновляя переплеты старых книг. Он вообще предпочитал манускриптам восемнадцатого века новую литературу. Был известен, как ученый, работами по палеографии, находил время и для чтения лекций по
