– Что ж ты всё кривишь губы, милая? – шумел Злоба, адресуясь к Буяне. – Чем же я тебе не пригож?
– Ой, ну хватит, наверное? – устало отмахнулась от него служанка. – Надоел…
– Нет, не отстану. Ты мне приглянулась. Я беру тебя в жёны…
– Какой простой…
– Верно, беру, – продолжал он. – Ты сильная – это видно. Бёдра крепкие, зад… э… таз… тово – ничего. Народишь мне дитяток. Нашему племени – я имею в виду своё семейство – нужны воины! Панимаш? Ну, чаво молчишь-то?
– Ох, мама моя…
– Говорю сразу – жизь у нас нелегкая. Трудимси от зари до зари. Нам мягкая перина не мила. Любиться будим в поле. Панимаш?
– Не понимаю…
– Я до забав охоч! – удовлетворённо гыкнул Злоба.
– Что?
– Будишь боевой моей подругой. Научу тебя сечь степняков! Знаешь, каково это – побился на славу, и в поле, не успев, так сказать, остыть как следавет, крову с лица оттереть! Ох, жгуче!
– Бог знает, что ты болтаешь, идиот! – закричала Искра услышав этот разговор. – Да за такое я сейчас же нашпигую тебя стрелами! Ишь, что удумал? Любиться будешь, да? Я те полюблюсь! Осиновым колом в жопу твою!
– Ладно, ладно, не шуми, княжна, – спокойно сказал великан. – Что тут такого? Ежели у нас в семье…
– Ваша семья вся чокнутая! – Искра не на шутку разбушевалась. – И папаша твой в первую очередь! Хочешь сказать, что эта его работа, – девушка показала на страшный шрам, изуродовавший лицо Злобы, – тебя порадовала? Что это так, пустяки? Мало тебе, и других помучить захотелось?
Злоба ничуть не смутился и продолжал так же простодушно улыбаться. Вся дружина покатывалась со смеху.
– Ну, зачем же так, – сказал он. – Кого я мучить-то собирался? Никого я мучить не собирался. А насчет шрама… это я конечно, был не в восторге… Но, это же был бой, хоть и учебный. Зато через месяц я отрубил бате ухо.
– Вот счастье-то какое, – пробормотала Буяна, – попасть в семью, где сынок, шутки ради, отрубает папе ухо. Что же будет со мной? Может, и рожать я буду прям в бою?.. Отбиваясь от степняков…
– Ага! А он, забрызганный кровякой, тебе будет кричать: – 'Тужься, милая. тужься!' – ввернул Чурбак.
– Не подходи к моей Буяне! – кричала Искра.
– Я понял, княжна, не дурак, – ответил великан, смутившись. – Не подойду, не бойся. Хватит ржать, придурки! – рыкнул он на дружину, но воины его не послушались, и продолжали потом весь день подшучивать над ним. Но он не обижался, ибо Злоба, несмотря на своё имя, был, в общем-то, добряком.
Постепенно Крин плавно повернул влево, на запад. А тракт убегал в бор. Дорога замысловато петляла между деревьями, сквозь крону которых почти не пробивался дневной свет. Но через час стройные прямые сосны стали исчезать, их сменил смешанный лес. Среди дрожащих осин, изящных берёз и низких кряжистых дубов ещё попадались высокие лиственницы и сосны; подлесок, в основном колючая малина, клён и орешник, так загустел, что зачастую рос прямо на дороге.
День выдался очень жаркий и солнечный. К людям липла назойливая мошкара; вокруг угрожающе кружили оводы, слепни и осы. Деревья становились всё ниже и уродливее. Ко всем бедам прибавился ветровал: вырванные с корнем деревья, хаотично громоздящиеся друг на друга и обильно поросшие мхом, уже утонули в траве и кустах. Создавалось впечатление, что по лесу прошлась толпа пляшущих великанов – настолько местность была помятая.
Люди очень устали; часто приходилось останавливаться. Злоба яростно сквернословил, вырубая мечом заросли малины; по лицу крупными каплями стекал пот. Все были злы, не унывал только Чурбак. Он подшучивал над всеми, даже над Горыней и особенно над Злобой.
Наконец издалека показался тонкий каменный шпиль: то и была стрела.
Она стояла в центре высокого (выше деревьев) холма. Холм, или, скорее, насыпь имела ровные покатые склоны, конусом сводившиеся к подножью стрелы. Насыпь чётким кругом окружал лес. Сам четырёхугольный столб был где-то тридцати саженей в высоту. От самого низа до верха, столб покрывали выбитые в камне загадочные руны и рисунки, изображавшие птиц и животных.
– Вот это сооруженье! – восхищённо сказал Доброгост. – Всю жизнь мечтал увидеть своими глазами. В летописях говорится, что их поставили архи – изначальный народ, живший в такую седую старину, что страшно подумать. Пишут также, что тут приносились жертвы богам. От того тракт и зовётся Жертвенником.
Путь от Болоньего Яра до стрелы занял у отряда шесть часов. Но, к счастью, самое трудное осталось позади. Во всяком случае, так утверждали Девятко и Лещ – старый ворчливый воин, широкий, как бочка, с большой проплешиной на макушке и совершенно беззубым ртом.
– Я уже давно туды ходил, – смешно шамкал Лещ. – Годов десять как. Но знаю путь хорошо: в своё время в Залесье каждный год ездил. Дале всё боле листва будить: ольхи, вязы, дубы… но без бардака. Жертвенник всё по холмам и долинам бежать будить. Тама ручьев, озёрок… просто тьма. И тама дупляки живуть. Дикий народ: гнездятся, аки птицы, на деревах, железа не знають, людей сторонятся. А ещё дале, уженть ближа к Залесью, так тама енти, коренники. Тожа престранный народ… но поболе, тово… покультурней.
Лещ не обманул. После стрелы отряд пошел быстрее: дорога, хоть и заросла мелкой травой, стелилась ровно и широко. На ночь остановились на опушке, вставшей на пути большака. Повозки поставили треугольником, разожгли костры, пустили уставших коней попастись.
Искра сидела, обхватив руками колени и отрешённо разглядывала жарившегося на вертеле берёзовика. Эту птицу, и ещё трёх подстрелил Чурбак. Черный Зуб с ребятами завалил кабана; им они и занимались, веселясь и сквернословя.
– Почему ты меня избегаешь, красавица? – Искра даже ахнула от неожиданности, так незаметно подкрался к ней Девятко.
Знакомый взгляд: вокруг глаз собрались мелкие морщинки, а зелёные глаза будто посмеиваются над ней.
– Не хочу с тобой говорить, – невнятно буркнула в колени девушка. – Хитрый ты, скрываешь от меня всё.
– А что я от тебя скрываю?
– Сам не знаешь?
– Не знаю, – искренне покачал головой десятник. – Теряюсь в догадках.
– Летал ведь с колдуном прошлой ночью? Что смеёшься? Летал, я сама видела. Ты оборотень, перевёртыш.
– Ну ты даёшь, красавица. – Девятко даже отвернулся, чтобы скрыть смех. – Что за ерунда?
– Будешь сейчас говорить, что оборотней не бывает, – капризно подразнила его Искра, – что никто не летал…
– Вот я – точно не летал. Никогда. А хотелось бы…
– Врешь!
– Искра, – пристально посмотрев девушке в глаза, начал Девятко, – поверь мне, тебя я никогда не обманывал. Поверь. Я обычный человек. А то, что Сивояр – окрутник или, как ты говоришь, перевертыш, это я знаю. Ну-ка, деревянная голова, скажи, как зовётся окрутник по-научному?
Доброгост сидел неподалёку и читал какую-то толстую книгу, окованную железными скобами. Причём читал, вплотную подвинувшись к костру и пользуясь лупой в серебряном ободке с ручкой. Он метнул на десятника сердитый взгляд и ничего не ответил.
– Так, дядька, – строго сказала Искра, – у Доброгоста есть имя. Не обижай его, пожалуйста.
