– Хватит, сын мой. – Мечеслав слегка хлопнул ладонью по столу. – Иди, Велимир. – Царь подождал, когда он уйдёт, и наигранно весело сказал: – Итак, друзья, выпьем и послушаем Матвея.
– Великий князь Блажен, – прочистив горло, начал Матвей, подождав прежде, пока ужинающие выпьют и закусят, – собравши войско, и присоединив к нему верных своих союзников – алар и вустов – двинулся быстрым шагом ко городу Лух. Там был брод через реку Горынь. Великий князь Блажен намеревался переправиться через реку, и выйти на равнины, где можно было широко встать и принять бой. Но противник опередил его – Легионы Тута из Эйка уже затаились средь пригородных садов. Ничего не подозревающее воинство славного нашего повелителя и отца церкви Триединой Блажена попав в засаду, бились насмерть; но силы были не равны: гнусная измена, последовавшая со стороны алар и вустов, омрачила разум воинов. Князь велел трубить отступление; сердце его преисполнилось печали. Вересы торопливо отступали, теснимые неприятелем, к коему примкнули также и вероломные дубичи. Спустя два дня тремахи, изрядно потрепав наше войско, повернули назад. Тут Эйкский вступил в Пронту с величайшей помпой. Ему были оказаны всяческие почести; горожане призвали на его царствование; но он не успел вступить на престол, так как был коварно умерщвлён завистниками…
– Надо же, какой был человек! – произнёс Мечеслав, рассеяно рассматривая серебряный бокал с красным вином. – А ведь Тут выходец из низов. Его отец рыбак, насколько я знаю. Но… там говорится, будто батюшка грустил? А по-моему, батюшка отнюдь не грустил. Батюшка был в ярости. Чьи строки это? Кто написал?
– Акун, наш послушник, – ответил Клеомен. – Очень мудрый старец. Между прочим, Акун участвовал в той битве при Лухе. И вы правы, Акун как-то сказывал, что Блажен, да пребудет в мире его прах, рубил головы боярские так, что сам весь забрызгался кровью. Но писать об этом, сами понимаете, не стоит. Ведь преподобный Блажен…
– Свят и непорочен, – устало закатив глаза, дополнил царь. – Вернул нас в лоно истинной веры, после стольких лет хождения во тьме. Знаем.
– Вот именно. – Маленький священник отчего-то рассердился. – И не надо ёрничать, ваше величество. Вы бы вспомнили, кто должен быть на моём месте? Кому наследовал священный трон Храма нашего ваш батюшка? Но, несмотря на это, принципар я.
– А я скажу вам, преподобный Клеомен, – вздёрнув бровь, сказал Мечеслав. – Лев, вот кто должен быть и на великокняжеском троне и на священном. Лев, или отравленные им Игнатий, Глеб, Василько и Антоний. Я уж не говорю о Романе, умершем в младенчестве. А я – и самый младший, и самый нелюбимый. Не зря ведь я Мечеслав – батюшка презирал вересские имена.
– Господь покарал этого нечестивца и братоубийцу! – возбуждённо воскликнул Клеомен. – Его нет и, слава богу! Но вы-то есть!
– Не будем сориться, ваше святейшество, – тепло сказал царь. – На носу праздник. Первый урожай…
– Которого нет, – подметил Андрей, морщась от ноющей боли в левой ноге. Нога, в отличие от руки, ещё как-то работала, но при этом постоянно болела. – Что же мы будем класть на алтари? Крапиву вместо снопов пшеницы? А может, пустые миски горожан, в знак скорби и голода? При этом, все вместе, дружно вознесём хвалу господу за милость, и поклонимся всем трем его ипостасям: облобызаем стопы Младенца, умилительно будем плакать, глядя на Деву, покорнейше поблагодарим Старца… хм… за мир…
Клеомен, с перемазанными жиром губами, застыл, не дожевав кусок.
– М-да… – Великий Князь озабоченно потёр ровно подстриженную, покладистую бородку. – Да, мы в блокаде. Везде враги. И… и всё.
Царь протяжно вздохнул, и руки его плавно упали вниз, словно натруженные. Андрей видел, как отцу тяжело. Но, тем не менее, он почувствовал, что надо поговорить на эту тему. Швырнуть всю правду в лицо этому лжесвятоше, столь активно уплетавшему гуся. Пусть послушает.
– Давайте подведём итог, – сказал Андрей, пристально и нахально, насколько это возможно на искаженной гримасой боли лице, уставившись на священника. – Итак, начнём. Как известно, тремахский император Аптомах Старый лет триста назад решил ввести новую веру взамен устаревшей. Старые боги: бог земли Каян, бог небес, бог молний и грома Даит и бог смерти Прах были объединены в одного бога – единого, неосязаемого, непостижимого, коего, значит, можно понять, и почувствовать его благодатную силу через три всем известные сущности. На мой взгляд, весьма неумелое копирование марнийских верований, особенно, на мой взгляд, не обошлось тут без заимствований у 'ищущих истину'.
Клеомен успокоился, скрестил руки на груди, и сосредоточенно глядел на князя Андрея. Царь украдкой посмеивался.
– Все вы знаете, – увлеченно продолжал князь, – что Аптомах, ничтоже сумняшеся, объявил тремахов богоизбранным народом, все остальные же, стало быть, – изгои, рабы и уроды, и естественно подверглись гонениям и истреблению. Кстати, 'ищущих истину' преследовали особенно жестоко – факт.
– Какой же, однако, вы… умный, – прошипел принципар.
– Вижу, вам нравится мой рассказ, – отвесив священнику шутливый поклон, сказал Андрей. – Так продолжалось много лет. За это время в империи произошел церковный раскол, так как продолжать в том же духе, означало уложить себя в могилу. Новая церковь простёрла милость бога на все подвластные тремахам народы. Очень мило. Очень.
– Но ведь это правда, ваше святейшество, – примирительно произнёс Мечеслав, похлопав принципара по руке. – После смерти Аптомаха империя начала терять свою власть. Вспомните Всеслава, который просто люто ненавидел тремахов. И виной этому была, смею заметить, именно благославенная церковь Триединого бога, вкупе с 'молниями Девы-воительницы'.
Клеомен ничего не ответил, продолжая хмуриться и, покусывая губы, что-то бормотать себе в нос.
– Слава богам, – на последнем слове Андрей сделал ударение, – безумец Карл окончательно добил этого давно гниющего зверя – Треару. Мир избавился, наконец-то, от своей не в меру заботливой мамаши. Живут тремахи себе потихоньку на задворках и хорошо бы, только вот у нас, под боком уродился новый Аптомах – имя же ему Блажен. Всеслав, верно, перевернулся в могиле – такого предка заиметь! Блажен сжёг памятники нашим исконным вересским богам и вернул в наши земли трёхликое чудище. Даже создал отряд 'божьих воителей' – всё как у тремахов! И все возрадовались! Разорил добрый древний Дубич, разорил и ещё много кого. Те же алары, или равногорские кланы до сих пор скрежещут зубами при любом упоминании о Воиграде… В конце концов, видно возомнив себя новым Адрианом, Блажен напал на умирающую Треару – своего кумира и учителя. И получил по шапке, после чего всё растерял.
Князь замолчал. Священник, казалось, вот-вот заплачет. И Андрею вдруг стало его жалко. Он устыдился своей резкости.
– Результат всего правления деда очевиден – мы в окружении ненавидящих нас соседей, причём, таких же вересов, как и мы, – упрямо продолжал он, уставившись на лежащую перед ним пустую тарелку. – У нас нет ничего, кроме Кремля, за которыми нищета. Даже во дворце царя пустота: ни рабов, ни слуг – никого. Матвей с Гришей, да Аня с Красой отдуваются за всех.
Клеомен встал, руки его дрожали.
– Я… я скажу вам одно, – срывающимся голосом сказал он. – Что бы вы ни говорили, я искренне верю в МОЕГО бога. Я не повинен ни в одной смерти и на моих руках нет крови.
По морщинистой старческой щеке потекла слеза.
– Вы, князь Андрей, во многом правы, – продолжил он. – Наш народ на краю гибели. Только, боюсь, ваш гнев вызван не страданиями народа, а уязвлённым самолюбием. Побольше жалейте себя. Ваше величество, разрешите откланяться.
С этими словами Клеомен, теребя рясу и шаркая ногами, направился к дверям.
– Отец Клеомен! – окликнул его князь Андрей.
– Слушаю? – сухо ответил священник, остановившись на пороге.
– Простите меня.
Принципар ничего не ответил, отвернулся и захлопнул за собой дверь.
– Посидишь ещё? – спросил сына царь, прервав затянувшееся молчание.
– Конечно, отец, – невесело ответил Андрей.
– Ты можешь идти, Матвей, – сказал чтецу Мечеслав. – И вели принести свечи, темно уже. И пусть
