раскаяние… Она раз за разом вспоминала эту скандальную сцену, которая полыхала внутри неё еще очень долго, причиняя мучительную боль.
Деревня встретила их зловещей тишиной. Она живописно расположилась на склонах долины, среди вековечных деревьев. Позади нее в черной, в свете вечерней зари, массе деревьев стоял широкий столб – ещё одна, самая крупная стрела, построенная древними. Она была гораздо толще предыдущей, но не такая высокая – верхушка отсутствовала. Взглянув на нее, Искра подумала, кто мог сломать такое исполинское сооружение? Точно не человек.
Деревня пустовала. В дубовых избах двери раскрыты настежь, а то и просто вырваны; в красных окошках бычьи пузыри порваны; ровные, аккуратные заборчики свалены наземь целыми рядами. Во дворах, среди разбросанных ведер, колес, телег и разбитой глиняной посуды, валялась мертвая гниющая скотина. Крыши проломлены, и дранка с соломой разлетелась повсюду.
– Похоже, был налет, – сказал Девятко, всматриваясь в темноту домов. – Но крови совсем нет. Была бы кровь…
– Отчего скот пал? – тараща глаза во все стороны, спросил Чурбак. – И не зарублен?
– Заткнитесь все! – заорал вдруг Горыня. Он свалился с коня в придорожную траву. Полежал там с минуту, потом с трудом, опираясь на колени, встал; плюнул – длинная, тягучая слюна повисла на бороде. Княжич вынул меч и, шатаясь и откатываясь назад, побрел вперед. – Где вы, твари? – ревел он. Меч волочился за ним, буравя острием чернозём.
Горыня подошел к калитке, ведущей в один из дворов; натужно размахнулся и ударил – послышался треск ломаемого дерева. Меч застрял – княжич попытался вынуть его, но оступился и рухнул всем телом на калитку, повалив её и подмяв под себя. Воины дрогнули, поспешили было к нему, но остановились по знаку Девятки.
– Где вы, твари?! – невнятно рычал Горыня, сверкая обезумевшими от большого количества выпитого самогона, глазами. – Выходите на… бой! – княжич закряхтел, завозившись в проломленном тёсе. – Выходите! Ну же? Я приму бой! Я… я покажу всем, что я воин…
Горыня на четвереньках выполз на тракт. 'Смешное зрелище на самом деле, если бы не было так горько, – думала Искра. – Даже Чурбак вон, не гогочет, как обычно'.
– Я не… я не трус, и… и не извращенец какой. Слышишь ты, сука!
Искра вздрогнула.
– Пусть так, – теперь уже слезливо мямлил сидящий прямо на земле, в пыли, её брат. – Пусть… насиловал. Да, черт возьми, да! Я мудак! Но ты мне доброго слова никогда не сказала, сука…
'Замолчи, ради бога, – Искра заткнула уши, стараясь не слышать его пьяный треп. – Замолчи, не надо, не надо!'
– Выходите на бой, твари!..
Девятко, Черный Зуб и ещё два воина – Чурбак и Гудим шли по дворам. Девятко сжимал меч обоими руками, держа его перед собой; Черный Зуб положил длинный боевой топор, который он называл бушоганом, на плечо. Надо отметить, что сей бушоган выглядел насколько внушительно настолько же и удивительно – рукоять из невиданного черного, с синевой, дерева; сам топор, с причудливо выгнутой бородой, изукрашен искусно вытравленным рисунком. Чурбак что-то бормотал, беспечно размахивая палкой с намотанной на конце просмоленной паклей, здоровяк Гудим молчал. Впрочем, он всегда молчал – крайне немногословный был парень.
– Неспокойно мне на душе, командир, – глухо бормотал Зуб.
– А что мы здесь шастаем, аки куры? – поинтересовался Чурбак.
– Помолчи, – отрезал Девятко. – Вот этот дом. Посмотри, Зуб.
Воины остановились перед большим срубом с четырехскатной крышей, единственной уцелевшей во всей деревне. Сруб одиноко стоял на уступе, выше всех остальных изб. Вокруг него была голая площадка, поросшая мелкой травой.
– До лесу довольно далеко, – сказал Девятко, опершись на меч. – И до ближайших домов тоже. В случае чего, врага успеем заметить. И будем, значит, бить их из окон.
– А не лучше ли переночевать в лесу? – спросил Чурбак.
– Не болтай глупостей. – Девятко насмешливо посмотрел на него. – Пойдём туда. Проверим, все ли чисто.
– Странный домишко…
– Это их молельный дом.
– Чего?
– Коренники там богам своим поклонялись.
– Ух-ты!
– Гудим, приготовь лук, – скомандовал Зуб.
– Смотри ногу себе не отстрели, – шепнул ему Чурбак.
Гудим даже не взглянул на остряка.
Внутри было темно и задымлено, хотя запаха дыма не чувствовалось. Воины остановились на входе.
– Ничего не видно, – сказал Девятко. – Чурбак, разожги факел.
Факел осветил единственное помещение, занимавшее всю внутренность сруба. Вдоль стен стояли лавки; посередине стол, также окруженный лавками. Больше в избе ничего не было, кроме мертвеца, лежавшего на спине рядом со столом.
– О! Вот и первый жмур! – усмехнулся Чурбак. – Только не кажется ли вам, что это место не особливо подходит для капища?
– Тебе не все ли равно? – спросил Девятко.
Черный Зуб подошел к мертвецу и присел перед ним на корточки. Мертвец оказался пожилым тучным дядькой с густой бородой, раскинувшейся веером. Его рот был неестественно широко раскрыт, даже не раскрыт, а оскален, будто он перед смертью хотел кого-то укусить; в глазах застыл ужас.
– Надо бы вынести его отсюда, – сказал Девятко, – и закопать где-нибудь подальше…
– Нет, – неожиданно резко ответил Зуб. – Нет.
– Что такое? – нахмурился Девятко, присев рядом с ним и обратив свой взор на мертвеца.
– Не знаю… – еле слышно прошептал Черный Зуб. – Мы его вынесем и бросим в лесу. Сейчас же. Выбросим и все.
– Так надо? – глядя ему в глаза, спросил Девятко.
– Да. Не знаю. Мы с тобой его несем, Чурбак, факел не должен погаснуть! Понял? Иди рядом. Гудим, держи лук, будь начеку.
Десятники волоком, за ноги, потащили труп в лес, по каменистым откосам, через заросли репья и крапивы. Бросив его в овраге, на краю леса, они повернули было назад, когда Чурбак крикнул:
– Стойте!
– Что?
Чурбак пугливо заглядывал в яму, водя перед собой факелом.
– Мне показалось, вроде жмур закрыл глаза… Моргнул ими чтоль?
– Брось молоть чепуху, – нетерпеливо отмахнулся Девятко. – Ночь уже. Остальные ждут.
Горыня сидел на крыльце того самого дома, где он два часа назад разбил калитку, шумно вздыхал, жадно пил воду прямо из своего шлема и вытирал лицо мокрым платком. Ему удалось немного поспать, и он чуть отрезвел, но хмель не выветрился окончательно – княжич был мрачен, дик и разнуздан.
Наконец, он утолил жажду и швырнул шлем на землю.
– Где они? – спросил он.
– Вон, идут, – ответил кто-то.
Дружина и братья-близнецы столпились у повозок. Искра, с бледным и скорбным лицом, разговаривала с Буяной, неподалёку от воинов. Доброгост, прислонясь к стене избы, у которой собралась вся компания, делал вид, что считает вспыхивающие на небе звезды, при этом он старательно загибал пальцы, бормотал себе под нос, но все-таки, иногда озабоченно вскидывая брови, поглядывал на княжича.
