Злоба в одиночестве прохаживался по дороге, изредка вынимал меч, размахивал им, словно веткой, при этом так хищно скалил зубы, что становилось страшно. Конечно, у такого воистину харизматичного человека, как десятник Злоба, не мог быть просто меч. Он владел шкрамашом – аларским тяжелым двуручным мечом, с обоюдоострым лезвием и довольно коротким клинком – всего в полтора раза больше рукояти. Нет слов, шкрамаш, или Дубина, как называл его хозяин, выглядел несколько несуразно, но на деле являлся небывало мощным оружием, особенно в руках такого монстра, как Злоба.
Девятко со спутниками оповестил о своем появлении громким свистом. Дружина оживилась; Горыня поднял висевшую, точно тряпка, голову; рыгнул, схватившись за живот; при этом у него выступили слёзы – то ли от боли, то ли ещё от чего.
– Ну что? Готовы? – спросил Девятко. – Идем, что-ли, на левую сторону? Там на выступе терем – неплохое место для укрытия. Братцы! – обратился он к возничим. – Хлестайте коней и погнали!
– Эй, ты! – рявкнул Горыня, обращаясь к Девятке, – иди-ка сюда…
Княжич сидел, облокотясь локтями в колени, несчастная голова его болталась во все стороны, как сторожевой колокол. Девятко остановился в двух шагах от него. Искра наблюдала за ними с замиранием сердца.
– Ближе, – прохрипел княжич.
Девятко сделал еще шаг вперед.
– Что я вижу? – взглянув исподлобья на десятника, спросил Горыня. – Ты что, князь? Командир тут, что ли? Что молчишь?
Девятко не ответил. Горыня, кряхтя, вскочил; пошатнулся и ухватился, удерживая равновесие, за десятника; медленно выпрямился, взбешенно притянул его за ворот и посмотрел ему в глаза – их носы соприкоснулись.
– Нагло смотришь, пес смердячий, – прошипел Горыня, брызжа слюной. – Нагло. Хочешь показать всем, какое я говно? Так?
Послышался свист – и придорожная березка, шелестя листьями, плавно завалилась. Злоба откровенно враждебно поглядывал в сторону княжича.
Горыня посмотрел вокруг, задержал свой взгляд на Злобе, потом оттолкнул десятника в сторону, но Девятко не упал, устоял на ногах, опустил голову и смирно встал в стороне.
Искра вновь почувствовала, как кровь приливает к лицу, и начинают дрожать руки. Она пыталась понять, каково сейчас её любимому 'дядьке' – но десятник, кажется, ничуть не переживал. Кажется… Её повело к нему, но Буяна, положив руку девушке на плечо, твердо сказала:
– Не надо, госпожа. Пусть разбираются сами.
Искра взглянула на свою служанку. Серьезное смуглое лицо, карие глаза излучают спокойствие. Было в облике Буяны что-то неприступное, даже величественное. Боярыня – так она называла её про себя иногда. Действительно, боярыня.
– Хорошо, – несколько обреченно промолвила княжна.
И все же Искра, пристально наблюдая за 'дядькой', за его напускным равнодушием рассмотрела испуг, затаившийся в сузившихся зрачках. Что-то ей напомнил этот взгляд…
'Да! – неожиданно осенило девушку. – Ведь так смотрят… рабы'.
Девятко стоял к Горыне в пол оборота, пальцы на левой руке слегка дрожали.
'Как же так? Почему ты не плюнешь этому стервецу в лицо? Дядька! Неужели рабство оставляет такой след в душе? Почему вообще мы должны подчиняться Горыне? Он даже не побывал ни в одной битве!'
– Веди, умник, – скривив губы и продолжая коситься на Злобу, скомандовал Горыня.
Девятко, не сказав ни слова, перепрыгнул через обломки загородки и скрылся за спинами воинов.
Отряд подходил к означенному терему. Стояла такая тишина, что казалось, будто стук копыт разбудит сейчас всех демонов, спрятавшихся в Шагре.
Узкая околица извивалась змейкой так круто, что фургоны с трудом вписывались в повороты. Братья-близнецы свистели и ругались; воины хватали запряженных лошадей под уздцы, помогая им вытягивать повозки из придорожных канав, куда они то и дело съезжали.
Лес был справа, слева – размытые ночной мглой силуэты домов. Лунный серп висел в небе, будто пригвожденный, угрюмо выглядывая сквозь плавно проплывающие мимо, как кораблики по ручью, облака.
Внизу, по Жертвеннику, стлался странный сизый туман. Он медленно окутывал ближайшие избы и конюшни, освещая их мерцающим, прыгающим сиянием. Создавалось впечатление, словно внутри тумана пляшут крохотные светлячки.
Наконец отряд доехал до места. Терем царственно возвышался на уступе; по крыше разлился бледный свет полумесяца.
Воины спешились; распрягли лошадей из упряжи и отвели их, вместе с боевыми конями, в небольшую, отдельно стоящую рощицу за домом, где их и привязали. Вернувшись, помогли Милену дойти до лавки, уложили парня туда, положив ему под голову сложенный ормяк. Сами повозки сдвинули вместе перед входом, образовав, таким образом, нечто вроде баррикады.
Туман подступал все ближе.
– Что за чудо такое? – спросил Чурбак у Девятки.
– Кто его знает? Спроси у Леща.
– Лещ! Скажи-ка, видал что-либо подобное?
– Чаво, чаво? – чрезвычайно подвижный рот Леща быстро сжимался и разжимался, как пружина. К тому же он сейчас что-то жевал, может сухарь или сушеное мясо, а может это только казалось. В любом случае, понять его могли только люди, давно и хорошо его знавшие. – Место ето зовётся… – начал он, и тут не то икнул, не то крякнул: – Гыр.
– Как? – переспросил Чурбак, разглядывая терем. – Гыр? Что за дурацкое название? Слышь, чё спрашиваю?
Лещ, несмотря на тьму, видно заприметил на своей начищенной до блеска булаве пятно ржавчины, и теперь сердито тер её рукавом.
– Чаво ты мелешь, пустомеля? – рассердился он. – Какой такой Гыр?
– Ты сказал – Гыр.
– Иди ты на хер! Не говорил я такова! Гыр… ну, болтун!
– Ха! Вы слыхали? – Чурбак даже присвистнул. – Сам городит невесть что, и я дурак! Я у тебя, башка, спросил, что за туман? А ты мне – деревня, дескать, зовется Гыр.
– Ты мне щась договорисся! Щась как тюкну по твоей тыкве булавой, туесь! Деревня зовется Воронье Возгорье, я уже говорил тебе! А чаво за туман такой, не ведаю!
– Когда ты говорил?
– Да ты посмотри, во лудя-то! Да токось что, токось что! Слухоть надоть ухами, а не жопой!
– Воронье Возгорье? А не ты ли болтал, что она зовется Столбовой Двор?
– Чаво? Ах, ну да! Чаво ето я? Точно – Столбовой, сталбыть, Двор. Точно, точно.
– Эх ты, старый дуралей!
– Поговори мне еще, сопляк!
Деревянный настил жалобно заскрипел под сапогами. Горыня по-хозяйски окинул взглядом помещение.
– Сойдет, – сухо бросил он, устало сел на лавку и привалился спиной к стене. – Разворачивайтесь. Даст бог, переночуем…
Черный Зуб стоял на пороге, прислонившись к дверному косяку. Туман подкатился к подножию утеса и волновался там, как речные волны у берега. К нему, поёживаясь, подошла Искра.
Черный Зуб обернулся и вежливо улыбнулся.
– Эхо, – сказал он.
– Да, я заметила. Чертов пересмешник. Что-то здесь оно особенно сильное.
– Сегодняшняя ночь будет тяжелой, – добавил Зуб после паузы.
