истинно – власть меняет людей.
– Я всегда уважал тебя, друг, – продолжил Барх, особо выделив слово 'друг'. – Ты всегда был мне старшим братом. И я хочу идти с тобой бок обок и впредь. Ты мне нужен, мне нужно твоё мудрое слово и быстрая рука. Что скажешь?
– Что сказать?.. Я – адраг.
– Хорошо сказано. – Барх словно вздохнул с облегчением. – Хорошо… Так ты со мной? Или ты поддался той пустой болтовне, тогда, ночью?
– Обижаешь, повелитель, – как можно убедительнее ответил Ашант. – Неужели по мне можно сказать, что я придаю значение такого рода вещам?
– Ты странный. Ты всегда был странным.
– А ты?
Барх еле заметно улыбнулся.
– В этом мы похожи. Две белые вороны – хан и первый воин. Куда мы заведем свой народ, мы, белые вороны?
– Туда, куда укажешь ты, повелитель. Как ни велик воин, он всего лишь твой слуга.
Барх скривился.
– Да, это так. Но в том вся соль, что подобные слова давно стали… традицией. Пылью в глаза.
– Будь мудр, узрей суть.
– Постараюсь. – Барх расслаблено откинулся на спинку кресла. – Я доволен. Я… ждал этого разговора. Рад, что ты искренен в своем стремлении служить мне. Очень рад.
– И что ты намерен делать дальше?
– Смирить Талгата.
– А меч? – От этого вопроса Барх вздрогнул.
– Это… – протянул он, – дар бога.
– Какого?
Барх нервно улыбнулся.
– Не знаю, – сказал он, порывисто поднявшись и тут же сев. – Нет. Я знаю. Но не скажу.
Ашант понял, что разговор окончен.
– Я пойду, – сказал он и впервые пристально посмотрел на него – нового повелителя адрагов, Великого хана Барха. Сейчас он походил на одинокого, несчастного человека, волею судьбы заброшенного на пьедестал, содрогающийся от потрясений, вызываемых обезумевшей толпой. Толпа – серая, безликая, многоголосая – выла, воздев руки к небу. Выла, а не молилась, и руки жаждали разорвать небеса. Барх сжался, словно испугавшись чего-то, словно подтверждая эти невеселые мысли.
Он не принадлежал себе, и это окончательно убедило Ашанта в неизбежности пророчества. Да и можно ли сомневаться в словах духов? Его судьба предрешена и поэтому он спокоен. 'Эх, лучше бы ханом стал Мерген, – подумал Ашант, выйдя из шатра. – Ведь он был, пусть не очень хорошим, но человеком'.
Спустя неделю Барх собрал на совет всех верных ему людей – Ашанта, Тумура с отцом, Аюна, Берюка, Кайгадыря, наследника погибшего Урдуса, и Шайтана с Яруном. Последний был наемником, болотником по национальности, – огромным, могучим (под стать Шайтану) воином, с поблекшими и расплывшимися татуировками на свирепом лице; черная, как смоль, борода доходила до пояса; в левом ухе висела здоровенная серьга из червонного золота.
– Завтра мы выходим, – сказал Барх. – Новый пастух, видать, не пригож – овцы-то разбежались. Придется спустить собак. Так что, повторяю, завтра выступаем. Твои люди, Аюн, присоединятся к нам по пути.
– Они уже едут, повелитель, – поклонился Аюн.
– Очень хорошо, – кивнул Барх. – Первым делом заглянем в улус Пурхана. Посмотрим, что собой представляет этот Мамат, его сын. А потом – к Талгату.
– К мятежнику примкнуло много ванов, – сказал Тумур. – Сыновья Байрака, Эллака, Багши, Шонкара…
– Что-то слишком много вождей, – ворчливо произнес Миху. – Хватит ли у нас сил? Вот Аюн, я знаю, много воинов не даст. А между тем, по моим прикидкам, Талгат вполне способен выставить тумен, а то и больше.
– Я дам не больше пяти сотен, – как-то грустно проговорил Аюн. – Надеюсь, ты понимаешь, повелитель?
– Понимаю, – мрачно проговорил Барх. – И поэтому на тебя не рассчитываю. Держи западные рубежи, дженчи не должны помешать нам. Но не всё так плохо. С камыками, думаю, можно договориться – род Байрака весьма непопулярен. Шагун выжидает, он всегда был осторожен, – используем его самого и его связи с хапишами. Когда мы выдвинемся, Талгат непременно встревожится и станет готовиться к битве. Надеюсь, он запаникует – смешаю его планы, ибо, по его мнению, я трус и первым рассчитывал ударить именно он. А мои люди, между тем, уже подъезжают и к Шагуну и к камыкам.
– Кто эти люди, можно ли узнать, повелитель? – спросил Тумур.
Барх ухмыльнулся.
– Алпак, Кадыр.
– Люди Мергена?! – изумился Тумур. – Можно ли им доверять?
Барх задумчиво посмотрел на Шайтана, Яруна, перевел взгляд на Берюка и сказал:
– Можно.
Берюк усмехнулся.
– Алчность и страх смерти, – глубокомысленно проговорил старый нукер, – способны изменить человека до неузнаваемости.
– Будем надеяться, что это так, – сказал Барх. – Теперь давайте посчитаем, сколько у нас людей. Ты, Тумур, твои два мингана в строю?
– В полном составе, – подтвердил Тумур. – Есть еще юноши, рвущиеся в бой – три-четыре сотни можно собрать.
– Сколько у тебя, Иса?
– Полторы тысячи, – хладнокровно ответил Шайтан, который после гибели Мергена стал правителем его улуса.
– У меня, великий княже, – поспешил добавить на удивление высоким голосом Ярун, – восемьсот. Ребятки все прожженные, закаленные в боях богатыри. Где мы только ни были: и дженчевы села жгли, и предместья самого Вередора, а уж этих болванов тархавов побили немеренно.
– Я очень на тебя рассчитываю, Ярун-гай, – учтиво сказал Барх и продолжил: – У тебя, Кайгадырь, тоже два мингана, – сын Урдуса важно кивнул, – итого – семь с половиной тысяч. Мало. Ну, ничего. Клянусь, Мамат соберет мне четыре тысячи. Я его заставлю. Любой ценой.
Восемь тысяч – не так много, по мнению сокрушавшегося Миху, – собралось на берегу Крина. Восемь тысяч конников, обозы с продовольствием, – огромная толпа людей, лошадей, повозок. Кипящая эмоциями толпа, брошенная в гигантский котел, и поднятая ею пыль, плавно взлетающая в небо, показалась Ашанту горячим паром, и шум был словно мольбой о помощи.
Давно адраги не воевали – целый год, и Ашант успел позабыть, как это бывает. Он ехал на Эдааре мимо угрюмой, радостной, спокойной тысячеликой массы воинов; от бесчисленных оттенков серо-буро- зеленых одежд и серебрившихся на солнце мечей, кольчуг, доспехов, шлемов уставали глаза; многочисленные приветственные крики, летевшие ему вслед, слились в один общий гул. Ашант без конца кивал, пожимал чьи-то руки, и думал, что отвык, отвык от когда-то воодушевлявшего его хаоса первого сбора.
Он на скаку въехал на Белес, где собрались все военачальники. Барх был одет в вороненые стальные латы, к крупу был приторочен черный щит и Сумрак – так назвал он свой демонический меч – висел на поясе.
Каган подъехал к краю холма и поднял руку. Толпа шумела, но, заметив жест владыки, постепенно
