забрать его душу с собой в… (тихо!) В ад.
Соам содрогнулся. Он не хотел умирать. Мысль о смерти привела его в состояние, близкое к умопомешательству. Он сел на колени, пальцы его вцепились в траву. По изнуренному, красно- коричневому, ярко блестевшему от сальной пленки лицу пробежала полубезумная ухмылка. Чего он смеется? Жрать охота, вот чего! Нет, чего это он…
Крик ворона. Соам вскочил, и, в панике тараща в голубое небо глаза, бросился бежать. Он бежал, бежал, падая, скатываясь по склону холмов, снова поднимаясь, выкрикивая бессвязные слова, потрескавшиеся губы воспалились от разъедающего их пота, но он ничего не чувствовал, и ничего не слышал, кроме преследовавшего его крика ворона.
Соам очнулся лежа на земле, в рот набился песок, в желудке громко урчало. Он опять обрел некоторую видимость сознания. Уже стемнело. Где он? Шаман сел, даже не стряхнув с лица песок. Последняя мысль, возникшая в его мозгу, была о еде. Потом он погрузился в долгое каталептическое оцепенение.
Холодное ранее утро. Плотный туман разорвался в клочья и одинокий пастух, уснувший было под тонкой осиной у дороги, обнаружил прямо перед собой двух мулов, медленно и безразлично тянувших за собой высокую повозку – странное и необычное сооружение. Повозка была похожа на плетеную корзину; дуги (крепкие ивовые и березовые прутья) часто и замысловато переплелись между собой, образовав, таким образом, непроницаемую для дождя крышу. К ним было привязано великое множество предметов: черепа мелких животных, ветки растений, мех, склянки, маленькие красные марнийские фонарики, висевшие на торчавших в разные стороны шестах. Всё это развевалось на ветру, дребезжало и бряцало, производя чудный, ни на что не похожий шум, будто по дороге неуклюже топал огромный диковинный зверь, усеянный множеством сумрачных глаз и звонких колокольчиков.
– Что уставился? – прозвучал густой басовитый голос, принадлежавший суровому высокому старику, сидевшему на облучке. – Скажи лучше, эта ли дорога ведет в земли Пурхана?
– Эта, – испуганно ответил парнишка.
– Отлично! – сказал старик и добавил, грозно сверкнув глазами: – Ты нас не видел! Не видел, хайар деармадд!
Парнишка, точно сраженный стрелой, сразу же упал.
– Что ты сделал с ним? – спросил сидящий рядом с ним.
– Ничего страшного. Через пять минут очнется. Бадба! Дай воды! В горле пересохло…
Из фургона вынырнула рука и протянула фляжку. Высокий старик выпил, утер рукавом рот и предложил соседу.
– Промочи горло, почтенный Манас-ата!
– Пожалуй, – сказал Манас, принимая фляжку.
– Земли Пурхана пустынны, – словно отвечая на невысказанный вопрос, сказал старик. – Надеюсь, проедем незамеченными.
– Проедем, – кивнул Манас. – Скажи, Эри-ата, а как слышит тебя твоя внучка, Бадба? Она же глуха и нема.
– Ох, как бы тебе объяснить… – призадумался Эри. – Она слышит нас… мысленно.
– Врешь.
– Ни в коем случае! Что касается внучки – не вру. Она… мне жаль это говорить, но со мной она пропадает. Такие как она, как тот забинтованный оборотень – страж (если правда то, что мне рассказывал Мерген), рождаются раз в сто лет, а то и более. Будет вечер, расскажу всё, что знаю, Манас-ата. Лучше скажи мне, зачем ты бежишь?
– Затем же, зачем и ты.
– Я боюсь за свою шкуру, – произнес Эри с некоторым высокомерием. – Я старый хитрый подлец. Искатель приключений и легкой наживы. Несостоявшийся друид, изгнанный из Дамхона за воровство и распутство. Я всегда бегу, когда дело пахнет виселицей или существует возможность получить нож в брюхо. Я еду туда, где еще есть глупцы, готовые поверить в то, что я – друид и шаман, а моя спутница Бадба – вёла-прорицательница. Людей привлекают подобные вещи, ведь Дамхон – это же сказка! Хотя… я действительно знаком с книгой Эйлифа, а Бадба действительно умеет 'петь'. Ха! Видели бы меня Отцы! Я прожил восемьдесят лет, используя священную магию коэдвов в личных целях, и меня не поразила молния Матери Эры (в честь которой меня и назвали), у моих врат ни разу не стояла Вейя, и даже элуачи никогда не пакостили мне – я щедро поил их потином! Сдаётся мне, что богам наплевать на нас. Как ты думаешь, почтенный? Чего тебе бояться? Ты аксакал, мудрый и почитаемый старец, к тому же – дед великого хана! Чего тебе бояться?
– Того же, чего и тебе, несостоявшийся друид и шаман, – гнева духов. Тебя не поразила молния твоего бога, но… ты же помнишь об этом? Ты же знаешь, что когда-нибудь черный дух придет за твоей душой. И куда он тебя унесет – на небо, в пантеон великих воинов, или во тьму? А если во тьму, уверен ли ты, что демоны подземелья будут добры к тебе? Думаешь, они будут благодарить тебя за дары, за хмельное вино и терпкий арык, что оставлял ты ночью? Не будь столь глуп, старый хитрец!
Эри ничем не выдал своих эмоций, но Манас понял, что его слова больно укололи друида. Укололи, и не более. Коэдвиец был слишком черствым и непробиваемым человеком, чтобы расчувствоваться. Он уже собрался было ответить аксакалу в свойственной ему циничной манере, но Манас вдруг сказал:
– Я еду к людям, пусть глупцам, но к людям, ибо хочу умереть среди людей, почитающих богов, пусть чужих, это не важно. А мой внук одержим демоном, и хоть я не колдун, не прорицатель, но знаю, что начало его правления – начало конца адрагов.
Эри скосил глаза на соседа – Манас погрузился в глубокую печаль. Коэдвиец вздохнул, подстегнул мулов и задумчиво прошептал:
– Начало конца. Вершина дна.
Ашант отодвинул тяжелый полог и вошел, пригнувшись, в только что отстроенный шатер Барха, достаточно скромный для хана адрагов. Впрочем, нового повелителя это мало волновало. И многим казалось, что его вообще ничего не заботит, но нет. Нет-нет. Это далеко не так.
Внутри властвовал столь любимый Бархом полумрак. Сам он сидел в кресле, слегка завалившись набок и подперев кулаком щёку. Широко раскрытые глаза глубоко задумчиво смотрели в… никуда. Черный меч лежал рядом, на подушке, искрясь синевой. Благодаря этому меч внушал неотчетливый страх всякому, кто оказывался пред очами хана. Всякому, но только не Ашанту. Он даже не взглянул на него.
– Проходи, – сказал Барх, не меняя позы и указав на скамью справа от себя. – Садись.
Ашант сел. Он был спокоен и ни о чем не думал, в отличие от большинства, ставшего свидетелем необъяснимого явления – необычно тяжелые останки Мергена похолодели, точно лед. Он не придавал этому значения. Он как будто опустел, словно пересохший колодец. Крепко спал. Похоже, он вернулся в привычный облик воина кочевого племени – бездумный, отрешенный, холодный. Может духи-всевидящие наконец-то оставили его в покое? И пусть. Пусть все идет своим чередом. Как прежде.
– Близится осень, – начал Барх. – А до холодов нам надо многое сделать. И в первую очередь… стереть, стереть с лица земли Волчий Стан! Их племя должно исчезнуть, развеяться, как дым! – последние слова Барх прорычал, словно волк, стиснув подлокотники так, что побелели костяшки пальцев. И тут же расслабился. – Я понимаю, это непросто. Люди насторожены, ваны попрятались в улусах – выжидают. Талгат восстал и мне придется наказать его. Жаль. Я не хочу проливать кровь соплеменников. Но!.. ты понимаешь?
– Понимаю, – ответил Ашант. – Ты хан.
– Хан, – криво ухмыльнулся Барх. – И все должны не просто понять это, а впитать, как впитывают молоко матери!
Выдержав паузу, Барх сказал:
– Но не об этом я хотел поговорить с тобой, Ашант-гай.
– Я слушаю, повелитель.
– Слухи… они ползут, словно лихорадка, заражая глупцов, а глупцы искажают их, в угоду своим безумным прихотям.
Ашант промолчал, размышляя о неожиданно велеречивой манере Барха излагать свои мысли. Да,
