— Мне не нравятся эти низкие вырезы, миледи, — заявила Нен с суровым неодобрением. — Вся грудь открыта, и, что бы вы ни говорили, вы наверняка простудитесь! И дома его нельзя носить, но на улице, в этом театре… Говорю вам, ничего хорошего из этого не получится.
— Тим не менее, Милейшая Нен, я одета по последней моде, я фрейлина ее величества и не могу появляться на людях одетая по-иному. Сходи и принеси мой лиловый кружевной шарф и шкатулку с драгоценностями.
Нен ушла, бурча по поводу своенравности некоторых людей, в то время как Валентина, довольная собой, продолжала любоваться своим отражением. Поскольку прошло больше шести месяцев после смерти Эдварда, она могла не носить черного, и в ее туалетах допускались серый, белый, лиловый, голубой, коричневый цвета и темные оттенки зеленого. Королева предпочитала видеть своих дам одетых в черное, а фрейлин — в белое, за исключением праздников, поэтому при исполнении своих обязанностей Валентине придется носить более строгие платья.
Лиф, верхняя и нижняя юбки платья Валентины были лилового цвета. Лиф был украшен замысловатым узором из серебряных нитей и жемчуга. Вставка в нижней юбке была расшита серебряной нитью узором из листьев и винограда. Маленькими рюшами из лилового кружева с мелкими жемчужинами был отделан вырез платья.
Валентина открыла маленькую коробочку из слоновой кости и после внимательного изучения выбрала две маленькие черные мушки в форме сердца. Она приклеила одну над правым уголком рта, другую на холмике левой груди.
— Какой стыд! — кипела Нен, вернувшись со шкатулкой для драгоценностей и шейным платком. — Я просто не знаю, что с вами случилось, миледи. Ваша мать очень расстроилась бы.
— Мушки сейчас в моде, Нен. Ничего постыдного в мушках нет. Открой шкатулку, а потом помоги мне с шарфом, пожалуйста. — Валентина переключила свое внимание на украшения, большую часть которых она унаследовала от семьи Бэрроуз. Она вынула тройное ожерелье розового жемчуга, каждая нитка которого была длиннее предыдущей. Большая, не правильной формы жемчужина, окруженная бриллиантами, свисала с самой длинной нитки. Когда Валентина застегнула ожерелье на шее, жемчужина уютно устроилась в ложбинке между грудями. Потом она выбрала дорогие жемчужные серьги и несколько красивых, хотя и неброских, колец. Жемчуга, вероятно, лучшие из ее драгоценностей.
После того как шарф был повязан, Нен убедилась, что красивый шиньон Валентины не пострадал. Потом она заявила:
— Уговаривать вас бесполезно, но все-таки я считаю, что вам лучше взять плащ и перчатки. По крайней мере обещайте мне, что наденете капюшон, потому что с реки дует ледяной, промозглый ветер.
— Обязательно, — уверила ее Валентина, улыбаясь. Когда Валентина спускалась по парадной лестнице Гринвуд-Хауса, Патрик, не скрывая, любовался ею. Она была завернута в красивый бледно-лиловый плащ, отделанный по краям мехом серого кролика; в руках — маленькая и, несомненно, легкомысленная муфта из того же меха, к муфте она прикрепила букетик шелковых пармских фиалок. Она протянула ему руку, затянутую в надушенную перчатку бледно-лилового цвета. Он поцеловал ее руку, и их взгляды встретились.
— Добрый день, кузина, — сказал он, с удовольствием наблюдая, как она зарделась.
— Доброе утро, милорд. Мы готовы ехать? В какой театр вы везете меня, в» Розу» или «Глобус»?
— В «Глобус», и нам надо поторопиться, если мы хотим получить места на сцене. Я не допущу, чтобы ты подвергалась опасностям партера. На сцене мы будем в большей безопасности от карманников, но чтобы ты ни делала. Вал, не выпускай из рук муфту и плащ.
— Нен в ужасе оттого, что вы ведете меня в театр, — призналась Валентина, когда они сели в карету.
— Если подумать, я близок к мысли, что Нен права. У нее, наверное, больше здравого смысла, чем у любого из нас. Публика в театре склонна к грубости. Не отходи от меня ни на шаг, Вал, — предупредил он.
— Где находится «Глобус»? — спросила Валентина.
— За мостом в Саутварке, — ответил он. — На самом деле, это новый «Глобус». Городской совет и его пуританские сторонники разрушили старый театр несколько лет назад. Новое здание было построено за рекой, около Беар-Гарден. Это довольно неприятный район, но днем он обычно безопасен.
— Представление похоже на рождественские пантомимы, Патрик?
Он улыбнулся:
— Нет, в тысячу раз лучше. Вал. В пантомимах играют старые пьесы, восходящие к таким давним временам, что за столетия слова изменились. Кроме того, это простые истории. Пьеса, написанная господином Шекспиром или бедным Кристофером Марло, — это совершенно особое мастерство. Я не понимаю, как им удается складывать слова так, чтобы они звучали удивительно.
— Почему Кристофер Марло «бедный»?
— Он был убит в драке в таверне несколько лет назад. Этот человек был гением и… совершенно сумасшедшим.
— Я помню, как ваша сестра Велвет рассказывала, что встречала его при дворе. Он ей не понравился. Она сказала, что он пытался позволить себе вольности по отношению к ней.
— Да, это вполне похоже на Марло. Он считал, что ему все позволено. — Патрик хихикнул. — Воображаю, как Велвет выгнала его.
День был великолепный. Ярко светило солнце, и почти не было ветра, что необычно для января. Они ехали к реке, в направлении Лондонского моста. Саутварк с его театрами, Беар-Гарден с тавернами находились на другой стороне реки. Мост, скорее, напоминал улицу, раскинувшуюся над Темзой. По обе стороны моста стояли здания, в которых находились лавки, жилые дома и модные публичные заведения. Проезжать по реке под мостом можно было постоянно, за исключением двух раз в день, когда прилив был особенно высок, и в это время проход под мостом становился слишком опасным для всех, кроме дураков и любителей острых ощущений.
Лондон был шумным городом, и Валентина подумала, сможет ли она когда-нибудь привыкнуть к нему. Непривычными были для нее и отбросы на улицах, превращающихся в грязь во время дождя или снега. Вонь стояла ужасная даже зимой, но еще хуже летом, как сказал ей Патрик. Что касается крыс, она была поражена тем, как нагло и беспрепятственно они роются в кучах мусора на улицах, не боясь людей. Проходящие мимо не обращали на них внимания, направляясь по своим делам мимо зловонных куч и даже не глядя на красноглазых грызунов.
Карета стучала колесами по Лондонскому мосту. В Саутварке карету тут же окружили попрошайки, и леди Бэрроуз поняла, почему лорд Бурк настоял на том, чтобы взять с собой помощника кучера и двух грумов, ехавших сзади. В обязанности этих слуг входило отбиваться от попрошаек и устранять препятствия на пути, чтобы кучер Джон мог беспрепятственно управлять лошадьми. Когда они приедут в Театр, четверо слуг останутся охранять карету', чтобы ничего не было украдено.
— Откинься назад, — предупредил Патрик Валентину. — Когда они видят женщину, они понимают, что у нее есть драгоценности, и находятся такие наглецы, которые могут ворваться внутрь кареты и сорвать их с тебя.
Хотя ее плащ был надежно застегнут на серебряные застежки, леди Бэрроуз последовала совету своего спутника, плотнее завернувшись в плащ и натянув подбитый мехом капюшон, чтобы скрыть лицо.
Карета свернула в узкий переулок, который вел прямо к театру, и большая часть преследователей исчезла. Над театром развевался флажок, означающий, что в этот день будет дано представление.
Валентина наклонилась вперед, и ее красивое лицо, выглядывающее из-под бархатного, отороченного мехом капюшона, казалось лорду Бурку лицом молоденькой девушки, чье заветное желание наконец исполнилось. Ему страшно хотелось поцеловать ее, но он понимал, что время и место сейчас неподходящие.
— Оставайся здесь, — сказал ей лорд Бурк, — пока я узнаю, можно ли получить места. — Он вылез из кареты.
Грумы заняли свои места у каждой двери кареты, чтобы леди Бэрроуз не могли потревожить.
Валентина, как зачарованная, наблюдала за движением на улице. Взглянув вверх, она увидела вышитый золотом глобус на ярко-красном шелковом полотнище, развевающемся на позолоченном ясеневом шесте
