мозги сменить.
Ли Чжи-сян опять не ответил, но про себя подумал:
«Я и сам бы не прочь сменить мозги, да смелости не хватает. Нет, нам уж не расправить плечи; вот вы, если сумеете, держитесь крепко, не давайте снова согнуть себя…»
Вся семья дяди Ли Чжи-сяна ушла на уборку конопли, даже женщин не было дома — на двери висел замок. Удивленные соседи спрашивали участливо.
— Ты что, заболел? Побледнел-то как!
Ли Чжи-сян зашел к другому дяде. Сухонький старичок только что слез с крыши, которую обмазывал глиной. Растопырив измазанные пальцы, он повел племянника в дом.
— Отдыхаешь сегодня, не работаешь? А у меня беда! Дом совсем разваливается. Крыша протекает. Если на улице сильный дождь, в доме он, правда, слабее; зато, когда на улице перестанет, в комнате все еще льет да льет. Давно я собираюсь переехать отсюда. Столько денег уходит каждый год на починку! Хватило бы оплатить хорошую квартиру, жили бы удобнее. Но я стар, не смею и рта раскрыть. Ведь дом-то дяди Хоу Дянь-куя! Сколько уж лет я у него арендатором, да и в родстве мы с ним. Теперь для него настали черные дни. Когда стена валится, пнуть ее много охотников. Но я в таком деле не участник… Посиди у нас. Поглядим, над чем хлопочет твоя тетка.
Старик зачерпнул ковшом воду, набрал полный рот и, брызгая на руки, наскоро помыл их. Потом вытер о старую синюю безрукавку, оставляя на ней следы глины.
Хоу Чжун-цюань, которого лет сорок назад прозвали Номи[27], за то, что он был белым и толстым, теперь так высох, что походил на черствый хлебец из гречневой муки. Только живые глаза его блестели по-прежнему.
Приветливо улыбаясь, тетка спустилась с кана.
— Ах! Круглый год только и делаем, что заплаты на свои прорехи кладем. — Она собрала груду лохмотьев неопределенного цвета и сунула в изголовье кана.
— Твоя жена далеко пойдет. Совсем захлопоталась.
— Присаживайся на кан, отдохни. Ведь у тебя редко бывает свободная минута. Покурим, — сказал старик.
Вытащив из-за пояса трубку, старик предложил ее племяннику, но тот отказался. Тогда старик закурил сам и добродушно проговорил:
— Ха, не могу отказать себе в табаке. Одна радость в жизни и осталась.
— Жена твоя была вчера на собрании? А ты? О чем там говорили? — не удержалась жена Хоу Чжун- цюаня. — Слышно, опять будут рассчитываться с помещиками и землю делить. Землю будто бы дадут тому, кто на ней работает. Правда это?
— Эх ты, женщина, — перебил ее старик, — состарилась, а все суешь нос не в свое дело! Вчера со мной спорила, рвалась на собрание. А что ты там поймешь? Место ли тебе там? Пора бы остепениться, поменьше заниматься чужими делами.
— У моей жены теперь титул, точно у князя: председательница! Будто она и в самом деле на что-то годится. Не знаю, пускать ли ее на собрания. Как ты думаешь, дядя, что теперь будет? В деревне всякое болтают, — сказал Ли Чжи-сян и даже почувствовал облегчение: вот и ему есть с кем посоветоваться.
— Ты меня спрашиваешь? — сказал старик, теребя реденькую бородку и с усмешкой поглядывая на жену и племянника. — Нет, не гожусь я в советчики, неподходящий я человек. Теперь все стало по-иному. В новом мире новые повадки. Хорошо сказал вчера начальник: «Все для бедняков!» Но… моя жизнь, можно сказать, конченная. Против меня, старика, и жена и сын с дочерью. Не будь меня, они давно расправили бы плечи, освободились, разбогатели бы, ха-ха! А ты, Ли Чжи-сян, все-таки слушался бы своей жены, она человек дельный. Теперь на рассвете и курица кричит петухом. Мужчины и женщины равны, ха-ха!
— Верно люди говорят, — вмешалась тетка, — зрячий у слепого дорогу спрашивает. Уж кто в деревне известнее твоего дяди? Он даже землю вернул помещику!.. Ты спрашиваешь, что тебе делать? Дядя тебе отвечает: рабом был, рабом и оставайся. А есть нечего — затяни пояс потуже. Он всего боится, даже листа, падающего с дерева: как бы не убил. Что с ним говорить? — Впервые за всю свою жизнь тетка решилась излить свою душу, она никак не могла примириться с тем, что упрямый старик вернул землю помещику.
От слов тетки Ли Чжи-сяну стало еще тяжелее. Верно! Старик упрям до глупости, его не любят в деревне, смеются над ним, говорят, что он и на человека не похож, точно мертвый. Ли Чжи-сяну стало жаль дядю, и он рассказал, что толкуют о нем в деревне: пусть бы он только решился, и Хоу Дянь-кую придется сразу отдать ему и десять му земли, и дом.
Тетка жадно слушала, поддакивая племяннику и стараясь разглядеть на лице мужа хоть какое-то проявление ненависти. Но старик был невозмутим.
— Дело прошлое, вспоминать нечего… — прервал он Ли Чжи-сяна.
Было ясно, — старик не хотел продолжать разговор. Он слез с кана и принялся собирать инструменты для починки крыши. Ли Чжи-сян тоже поднялся.
Провожая племянника, старуха тихонько шепнула ему, что к вечеру навестит Дун Гуй-хуа, а ему посоветовала поменьше слушать ее мужа: уж очень старик упрям.
ГЛАВА XXI
История одной жизни
Старики в Теплых Водах помнили Хоу Чжун-цюаня жизнерадостным и бойким юношей. Семье его в те времена жилось неплохо. У них было около двадцати му земли и фанза в три комнаты под черепичной крышей. Два года проучился он в частной школе, знал много иероглифов, читал песенники, драмы, увлекался повестями о героических подвигах, о преданности и верности, о самоотверженных женщинах. Прочитанное он пересказывал молодежи, всегда льнувшей к нему. Он хорошо пел и играл на сцене. В деревне Хоу Чжун-цюаня любили, и под Новый год[28] у него не было отбою от приглашений. Женился он на первой красавице в деревне. Ребенок у них родился беленький и пухленький, и родители не могли нарадоваться на него.
Но в том же году случился недород. Семья Хоу Чжун-цюаня заняла три даня зерна у своего родственника, помещика Хоу Дин-чэна, и продержалась трудное время, но на следующий год не смогла вернуть даже процентов. Хоу Дин-чэн, воспользовавшись тяжелым положением семьи, попросил жену Хоу Чжун-цюаня помочь ему по хозяйству. Отказать ему в таком небольшом одолжении в семье сочли неудобным, тем более, что они были в родстве. Но жена оказалась податливой, как вода, и ненадежной, как пух ивы. Она сошлась с сыном Хоу Дин-чэна, Хоу Дянь-гуем. Хоу Чжун-цюань привел жену домой, избил ее и решил развестись с ней, но ночью она бросилась в колодец. Хоу Дянь-гуй со злости уговорил родителей покойной подать в суд на Хоу Чжун-цюаня, и тому пришлось просидеть два месяца в тюрьме да отдать еще шесть му земли. Отец его с горя заболел и под Новый год умер. В доме не оказалось денег даже на гроб. Мать требовала, чтобы Хоу Чжун-цюань снова занял у Хоу Дин-чэна, но сын ее не послушался. Весь Новый год прошел в спорах. Мать, наконец, сама заняла десять связок медяков[29] и похоронила мужа, Хоу Чжун-цюань бежал из дому, спасаясь от безысходной тоски. Он нанялся в погонщики верблюдов и круглый год проводил в песчаных степях.
Сначала он мечтал о новой жизни, о том, как вернется домой с деньгами, о богатстве. Но прошло долгих пять лет. Все так же плыли по небу белые облака, так же тянулись бесконечные пески, луна наливалась и снова оскудевала, прилетали и улетали гуси. Синяя куртка Хоу Чжун-цюаня порвалась, у старого тулупа отвалились рукава, а из дому пришло письмо, что мать при смерти и ждет только сына, чтобы спокойно умереть.
Волей-неволей пришлось вернуться в деревню. В их доме уже жили другие, а мать переселилась в сложенную из глины фанзу позади разрушенного храма. Его пухлый беленький сынок превратился в худую черную обезьянку. Дождавшись сына, мать от радости начала поправляться, но когда она встала, свалился он сам. Мать ухаживала за ним, приносила жертвы богам, бегала к гадалкам и даже позвала доктора. Никто не знал, откуда она брала деньги, но когда сын выздоровел, оказалось, что вся их земля перешла к семье
