того же дяди Хоу Дин-чэна. Теперь Хоу Чжун-цюань уже не мог уйти: пришлось остаться и батрачить, чтобы прокормить семью.
К тому времени дядя Хоу Дин-чэн и сын его Хоу Дянь-гуй уже умерли. Хозяином стал второй сын — Хоу Дянь-куй. Этот сам пришел к Хоу Чжун-цюаню:
— Мы с тобой все-таки родственники. Забудем о том, что сделал мой брат, пусть его душа снова возродится человеком[30]. Твой долг покрыт. Твоя земля теперь в моих руках. Конечно, судьба твоя несчастная, но тебе приходится кормить сына и мать. Арендуй у меня твою прежнюю землю, будешь отдавать зерном по своему усмотрению.
Хоу Чжун-цюань склонил голову, молча принял предложение и переехал в полуразрушенный домик в две комнатки, который ему безвозмездно предоставил Хоу Дянь-куй.
С тех пор Хоу Чжун-цюань уже не пел песен, не рассказывал историй. Много лет он избегал односельчан, отдавая все свои силы земле: он искал забвения в труде. Нередко приходилось ему помогать в хозяйстве Хоу Дянь-кую, он никогда не отказывался от бесконечной мелкой работы, делая все, что только мог. Мать его тоже частенько помогала у помещика на кухне или шила на него. Осенью в руки Хоу Дянь-куя переходило отборное зерно, семье оставались лишь солома да мякина. Зато Хоу Дянь-куй закрывал глаза, если Хоу Чжун-цюань должал за аренду, и время от времени дарил ему старую одежду, опутывая его своими благодеяниями.
Набожный Хоу Дянь-куй часто упрекал Хоу Чжун-цюаня в маловерии. За Хоу Чжун-цюанем не забывали послать, если в доме Дянь-куя появлялся сказитель, передававший содержание божественных книг. Порой эти сказания приносили бедняку какое-то утешение, но чаще всего он роптал на Небо за несправедливость к нему. И Небо еще раз точно покарало его за строптивость: умер от оспы его сын. Тогда Хоу Чжун-цюань потерял последний интерес к жизни, перестал замечать окружающих. И только когда матери удалось найти ему невесту, он вернулся к людям.
Его вторая жена была некрасива и неразговорчива. Он был к ней равнодушен. Но своей добротой и трудолюбием эта женщина из бедной семьи сумела внести в дом спокойствие. У него родился второй сын. Постепенно он перестал избегать людей, а иногда даже вспоминал свои сказки. Но теперь он рассказывал уже не о полководце Яне[31] и не о том, как Су У[32] пас баранов, а о том, что слышал от сказителей, посещавших Хоу Дянь-куя, полные суеверия проповеди о возмездии, о предопределении. Он убеждал делать добро, покоряться судьбе и прощать людям жестокое обращение. Все свои несчастья он объяснял изначальным предопределением судьбы. Он покорился ей и искупал теперь свои грехи во имя лучшей жизни в будущем. Так прошли долгие годы. В его семье все работали и только-только не умирали с голоду.
Теперь это был добродушный, хотя и чудаковатый старик. Кровопийце Хоу Дянь-кую он отдавал не только свой труд, он стал его пленником всей душой и всеми своими чувствами.
Когда этой весной деревня принялась за Хоу Дянь-куя, Хоу Чжун-цюаня звали рассчитаться с помещиком. Но он отказался: он и так задолжал помещику, и если теперь возьмет у него что-нибудь, ему придется в будущей жизни отрабатывать свои долги, переродившись в вола или коня. Вот почему он вернул помещику даже те полтора му, которые выделил ему Крестьянский союз. Его взгляды ничуть не изменились и теперь. Восьмая армия, конечно, сулит много хорошего, но все, что он читал и слышал, убеждало его в одном: не бывать беднякам хозяевами! Вот Чжу Хун-у[33] вышел из бедняков. Не во имя ли бедноты поднял он знамя восстания? Но стоило ему сделаться императором, и скоро все переменилось: он думал только о собственной выгоде, а народ, как всегда, остался ни при чем. Деревенская молодежь шумит вместе с Восьмой армией, думает не о будущем, а лишь о сегодняшнем дне. Ему остается только болеть за нее душой и обливаться холодным по?том при мысли о каре, которая ее ожидает. Своему сыну он не разрешал дружить со сверстниками и по всем деревенским делам выступал сам, чтобы оградить сына от лиха. Ему, шестидесятилетнему старику, который за всю жизнь не сделал ничего дурного, уже неважно, как кончится его жизнь, думал он. Случись беда, он не побоится предстать перед властителем ада Янем. Свои мысли он не высказывал вслух и только посмеивался да теребил свою бородку, и когда другие восхваляли при нем Восьмую армию, понимал, что ему одному не остановить разбушевавшейся стихии, но он не мог предвидеть, что поток, прорвавший все плотины, захватит его семью и его самого.
ГЛАВА XXII
Все для единства
Ночь после собрания прошла невесело. Когда Чжан Юй-минь ушел, между членами бригады поднялся спор, правда, не очень горячий. Вэнь Цай спокойно принимал нападки товарищей. Он не настаивал на своем, проявив необычную для него уступчивость, чтобы, как он заметил, добиться в бригаде единодушия, без которого ей не выполнить порученное партией задание. Но в глубине души он сохранил предубеждение против товарищей. Бригада лишь со стороны казалась единой.
После завтрака двор старого Ханя снова оживился. Ли Чан принес статью для классной доски и попросил Ян Ляна выправить ее. Он захватил пьесу на шэньсийские напевы, которую в деревне сочинили весной, и тут же стал ее петь под аккомпанемент хуциня. Когда Вэнь Цай увидел, что собрались уже все активисты, мнение которых его интересовало, он решил тут же разрешить с ними самые неотложные вопросы. Не имея точных данных о помещиках в Теплых Водах, он так и не сумел разобраться, кто же из активистов прав. Он хотел, чтобы в них самих созрело решение, на кого направить борьбу. И среди активистов, как позавчера ночью в кооперативе, поднялись ожесточенные споры. У Чжан Чжэн-дяня произошла схватка с Ли Чаном из-за Ли Цзы-цзюня, а с Чэн Жэнем из-за Гу Юна. Когда же речь зашла о Хоу Дянь-куе, все стали смеяться и рассказали про то, как он купил пеструю корову на общественные деньги, а утверждал, что она его собственная. Тот же Хоу Дянь-куй основал в деревне религиозную секту. Однажды Чжао Цюань-гун даже побывал в его общине, в которую Хоу Дянь-куй завлекал обещанием царства небесного.
— Черноволосый народ мучается, терпит бедствия в голодные годы, но верующие, как на лихом скакуне, перенесутся на Западное небо! — проповедовал Хоу Дянь-куй.
Всех развеселил этот рассказ, и Чжао Цюань-гуна заставили пропеть молитву:
Ли Чан рассказал бригаде, как весной, когда решили рассчитаться с Хоу Дянь-куем, старик прикинулся больным и не пошел на собрание, а потом, когда его привели силой, Чжао Цюань-гун ударил помещика по лицу за то, что тот обманом завлек его в свою секту.
Когда очередь дошла до Цзян Ши-жуна, активисты сказали, что с ним уже свели счеты, что теперь он — даже утверждали некоторые — изменился к лучшему.
Вспомнили о Ван Жуне, преданной собаке помещика Сюй Юу. В прошлом году его не удалось привлечь к ответу, а весной тоже пришлось отпустить — район дал указания сосредоточить внимание на немногих лицах. Ван Жун лебезил перед Сюй Юу, когда тот был начальником волости, состоял у него на посылках, помогал ему даже по делам угольной компании в Синьбаоане. Ван Жун — настоящая собака, глаза у него, как у ищейки. Он присвоил себе имущество брата-калеки — его три с половиной му земли на косогоре, морит его голодом и не позволяет ему жениться. Активисты вовсю ругали Ван Жуна, но всем стало ясно, что он не помещик, а самый настоящий бедняк, даже под середняка его не подвести, и о борьбе с ним не могло быть и речи.
Собрание затягивалось. Имен выдвигалось немало: у одного было много земли, другой отдавал
