поднят на щит легионерами и провозглашен императором.
Ученик философов Ливания и Эдессия, Юлиан смело повел борьбу с ненавистным ему христианством и начал восстанавливать прекрасную эллинскую веру. Но поэтически настроенный кесарь оказался слишком оторванным от действительности и сложил голову в благородной, но неравной борьбе.
Лаша Георгий понимал всю безнадежность попытки Юлиана, и все же у него щемило сердце, когда он думал о печальной судьбе императора, пытавшегося повернуть вспять колесо истории.
Сам он не помышлял о восстановлении грузинского язычества, не обладавшего даже такой силой, как эллинская вера при Юлиане. Но он не мог до конца примириться с самовластием и жестокостью Христова воинства.
Между тем католикос, увлекшись собственным красноречием, живо рисовал перед слушателями образ Юлиана Отступника. Он изображал его вздорным, необузданным человеком; язвительно говорил пастырь грузинской церкви о нраве и повадках язычника-императора, о его внешности и образе жизни. И Лаша вдруг понял, что католикос рисует пастве образ грузинского царя.
Многие из присутствующих тоже понимали, куда клонит католикос, и исподтишка следили за выражением лица Георгия.
А он стоял, гордо откинув голову, и внимательно слушал проповедь, словно речь шла вовсе не о нем. С насмешливой улыбкой беспечно глядел он на распаленного гневом, взлохмаченного старца.
Католикос открыто вызывал на бой того, кто был облечен властью и возгордился чрезмерно, кто позабыл, что власть земная преходяща и что над всеми владыка — всевидящий, безначальный и бесконечный бог. Католикос грозил геенной огненной и адским пламенем.
— Отступника от веры Христовой да поразит стрела небесная! — провозгласил он, с грозной торжественностью воздев руки кверху.
И внезапно в угрюмой тишине громко прозвучало в ответ:
— Не дай, господи!
Католикос умолк, мертвенная бледность разлилась по его высохшему лицу, он обратил взор в ту сторону, откуда раздался возглас, и при виде атабека, упавшего на колени, замер от неожиданности.
— Не дай, господи! Не обрушивай гнева своего на Грузию, спаси и помилуй царя нашего Георгия!
Молящиеся все, как один, опустились на колени и с благоговением повторили молитву, возносимую атабеком:
— Не дай, господи! Не обрушивай гнева своего на Грузию, спаси и помилуй царя нашего Георгия!
Только двое в храме остались стоять на ногах — царь и католикос. Георгий почувствовал себя в ловушке. Молитва атабека сняла покров со скрытого смысла проповеди католикоса, притча раскрылась, и грузинский царь, отвернувшийся от веры Христовой, был обличен перед всем народом.
Двое стояли на ногах — юный царь и католикос. Дрожащий от волнения старец глядел на царя, словно наседка на грозного ястреба.
Заколебался Лаша, хотел было повернуться спиной к католикосу и покинуть храм, но вокруг него, благоговейно опустившись на колени, стоял народ, его друзья и приближенные. Они горячо молились за него. И он замер на месте. Его уход был бы только на руку католикосу, Мхаргрдзели и их приспешникам. Лаша едва держался на ногах, он мог бы упасть от малейшего толчка и готов был по-детски разрыдаться, когда вдруг почувствовал, как склонившийся перед ним Ахалцихели незаметно для других обвил руками его ослабевшие колени и мягко потянул вниз. Царь тяжело опустился рядом с ним. Когда он поднял голову, католикоса уже не было на амвоне.
С безграничной благодарностью смотрел на царя Шалва, да разве только он один, — все, кто находился в храме, поняли смысл этой краткой, но смертельной схватки между царем и его недругами и пережили ее вместе с ним.
Один лишь атабек был по-прежнему спокоен и безмятежен. Своим холодным и бесстрастным видом он резко выделялся среди всех, словно где-то далеко от него и помимо его воли произошли события, минуту назад бушевавшие в церкви.
Желающие причаститься святых даров подходили к католикосу. Последним подошел к нему Лухуми Мигриаули. И только тогда пастырь опомнился и обвел глазами церковь. Вид царского телохранителя напомнил ему о Лаше.
Но царя уже не было в церкви. Он ушел, не причастившись и не приложившись к руке католикоса.
В то время как глаза старца тщетно искали царя, Лаша упивался ласками своей возлюбленной — Хатуны, жены гробовщика Хамадавла, и, вместо того чтобы целовать сморщенную руку старого католикоса, ласкал нежную грудь прославленной на весь город красавицы.
Царь со смехом рассказывал, как он досадил священнослужителю, сбежав от причастия и благословения, и целовал родинку, украшавшую верхнюю губку красавицы.
— Нет, сначала изволь приложиться к моей руке, царь-государь, только к руке! — шутливо повторяла Хатуна. — И целуй не как безумный, а спокойно, с благоговением, будто я католикос!
Лаша взял ее ручку в свою, полюбовался нежными точеными пальцами и приник к ним страстным поцелуем.
Гробовщик Хамадавл со своей женой появился в Тбилиси всего несколько месяцев назад.
Сначала он открыл торговлю мебелью прямо напротив царского дворца, на другой стороне Куры.
Царь и его придворные долго не обращали на новую лавку никакого внимания. Лавка как лавка. Заходили горожане, покупали столы, стулья, тахты. Однако среди покупателей почему-то преобладали молодые люди. Подъедет на коне какой-нибудь юноша, торопливо спешится, скроется за дверью, и долго потом дожидается своего седока понурая лошадь, привязанная к столбу у входа.
Лавка, возможно, так и осталась бы не замеченной царем, если бы не один случай. Как-то поутру, когда Лаша со своим почетным гостем ширваншахом стоял у открытого окна и обсуждал план очередной увеселительной поездки, он обратил внимание на лавку, расположенную прямо напротив дворца, уставленную гробами. Царь побледнел от гнева и, чтобы не оскорбить гостя подобным зрелищем, отошел от окна и увлек его за собой.
Спустя некоторое время, оставшись один, Георгий вызвал мандатуртухуцеси и, указывая на лавку с гробами, спросил строго:
— Что это значит?
— В городе вспыхнула чума, государь, — хмуро доложил тот.
— Когда? И почему мне до сих пор об этом не доложили?
— Всего пять дней, как она началась. Лекари распознали не сразу. Болезнь охватила весь город, лечебницы переполнены. Мы сегодня собирались докладывать тебе.
Встревоженный царь прошелся по залу и вновь остановился у окна.
— Распорядись убрать отсюда эти гробы! — произнес он, не оборачиваясь. — Знаешь ведь, кто у нас гостит. Пошли ко мне придворного лекаря, я хочу посетить лечебницы.
Мандатуртухуцеси тотчас же послал к гробовщику слуг. Георгия, который не отходил от окна, удивило, что посланные так долго не возвращаются. Через некоторое время сам мандатуртухуцеси с золотым жезлом в руке подошел к лавке.
Но сам он тоже долго не выходил оттуда, а когда появился в дверях, его провожала женщина, которой он отвесил низкий поклон.
Гробы по-прежнему красовались вдоль стены, а женщина, проводив царского визиря, беззаботно уселась на тахту перед лавкой.
— Жена хозяина лавки просила передать, государь, чтобы ты сам пожаловал, иначе она не подчинится, ибо приказ исходит не из царских уст, — доложил по возвращении мандатуртухуцеси и загадочно улыбнулся.
Лаша нахмурился.
Царедворец низко поклонился, поднес к губам край царской одежды и тихо проговорил:
— В жизни не встречал я женщины подобной красоты, государь!
Глаза юного царя заблестели. Он не мешкая покинул дворец и направился к лавке гробовщика.
Тучный мандатуртухуцеси с трудом поспевал за ним.
Зачем понадобилось ему тащить царя к жене гробовщика? Ведь он мог бы послать слуг, и те в
