весла, ставить уключины в пазы и грести, грести, грести... Наконец, нос катера ткнулся в
песок. Самое время выпрыгивать за борт, и по колено в воде, вытягивать резко
потяжелевший 'Прогресс'. Не успел и трех раз проклясть собственную жадность, как
сбоку, за поручни ухватилось еще несколько рук. Береговые мальчишки на помощь
пришли! Ну, святое дело! Такого помощника никак нельзя 'хвостом' пеленгаса обделить!
Дружными усилиями, катер выволокли на берег. Крот плюхнулся на песок, пытаясь
перевести дыхание. Не мальчик все-таки, и бессонная ночь позади. Ну ничего, сейчас
отдышусь, и ребятам спасибо скажу. Так, а куда это они воробьями порскнули?
- Доброго утра! - раздалось вдруг над самым ухом. - Сержант Прокофьев. Предъявите,
пожалуйста, документы.
Блин! Вляпался все-таки. Очки на нос, рукой за пазуху... Оп-па... Что за бал-
маскарад?! Вроде как не девятое мая сегодня, чтобы реконструкторы шалили. А перед
Кротом оказался именно такой. Синие галифе, белая гимнастерка, фуражка с бирюзовым
околышем. Только тут все кусочки мозаики сложились в одну картину...
- Э, гражданин, кончай придуриваться! - затрясли за плечо. - Тоже мне, вздумал
сознание терять при виде сотрудника органов! Так, а что это у тебя по карманам такое... -
раздалось сквозь вату, заложившую плотной пробкой уши. И как-то совсем отстраненно
почувствовалось, как опытная ладонь вытаскивает из нагрудного кармана ксерокопии
документов, замотанные в целлофановый пакет.
- Ах ты ж, в бога душу мать, через три перехлеста клюзом поперек! - Неожиданно,
расплывающиеся перед глазами круги сменились песком, и на зубах мелко и противно
заскрипели куски ракушек. Прострелило болью заломленную руку. - Шпион!
В сознании, которое все не могло определиться, уходить ему, или возвращаться,
всплыли некоторые мелкие детали. Типа надписей по-украински в бумагах на лодку, или
обозначения 'ВG-15' на обоих бортах 'Прогресса'...
Фима был помешан на станках.
Нет, в детстве ничего не предвещало неприятностей. Как всякий еврейский мальчик из
хорошей семьи, он занимался музыкой с трех лет, а шахматами с пяти. И очень примерно
себя вел. Воспитательницы в детском саду нахвалиться не могли.
Папа говорил с сыном по-английски, мама на иврите, все бабушки на идиш. И лишь
благодаря деду Фима знал русский. К шести годам он бегло читал на трех языках. (Идиш
не считаем, кому он нужен в конце двадцатого века? Разве что потом немецкий легче
учить). И на всех трех мог без ошибок написать свою фамилию и адрес. И возвести
двадцать пять в куб за время сидения на горшке в детсадовском туалете. Заметим, что
Фима жил на улице имени Серго Орджоникидзе и носил фамилию Фридлендер. И то и
другое, не всякий взрослый напишет без ошибки даже на одном языке.
А поскольку, умудренный жизненным опытом папа закономерно боялся, что
любимого сына, умненького, но маленького и толстенького, будут бить в школе, Фиме в
четыре года пришлось познакомиться с самбо. К великому ужасу мамы: 'Учить драться!!!
Фима же приличный мальчик! Он же играет на скрипке и будет вторым Давидом
Ойстрахом или Ицхаком Перельманом'.
Как папе удалось добиться, чтобы четырехлетку приняли в секцию, и как тренер
умудрялся работать с ним, без единого спарринг-партнера в хотя бы близкой весовой
категории - тайна, покрытая мраком.
Но уже через два года не только ровесникам, но и пацанам на пару лет старше,
связываться с Фимой не стоило. Заодно он перестал быть толстеньким, хотя маленьким и
умненьким так и остался.
А еще через год первоклассник Фима увидел в кабинете труда сверлильный станок
