Она вскинула подборок.
— Я ничего не боюсь.
— Боитесь, — возразил Майлс. — И имеете на это полное право. Каждый боялся бы в вашем положении, — безжалостно продолжал он. — Вы так боитесь, что готовы отрицать собственную сущность — только бы подавить свои страхи. Вы мучаете себя, неужели не ясно? И клянусь Господом, вы чересчур гордая.
Она вспыхнула.
— Гордая?! Кто бы говорил!
Это было так неожиданно, что он опешил.
— А как насчет леди Джорджины, Майлс? Думаете, вы будете счастливее с ней, чем я с Гудкайндом или с Милторпом? Просто вы имеете то преимущество, что всю работу сделали за вас. Ведь это ваш отец выбрал ее, не так ли? Привел за ручку к вашей двери. А вместе с ней подарил вам осуществление вашей мечты.
— На мне — честь семьи! Долг перед людьми, которые нуждаются во мне. Я не могу пренебречь этим.
— Я понимаю, и клянусь, не осуждаю вас за это. Но это не опровергает того, что я сказала. Вы не лучше меня.
Он промолчал, признавая ее правоту.
— Что, по-вашему, я должна делать? — спросила вдруг Синтия. — Ведь я всего лишь хочу иметь то, что есть у вас и Вайолет. Почему у меня не должно быть удачного брака, денег и дома? Но только… Я не возьму деньги у вас, Майлс. Поэтому не предлагайте мне их. А теперь скажите: что, по-вашему, я должна делать?
«Останься со мной навсегда. Будь моей любовницей. Занимайся со мной любовью каждую ночь, пока мы будем в состоянии заниматься этим». Она прочитала это в его глазах, а он прочитал в ее глазах, что она изо всех сил противится искушению.
— Не говорите этого, — прошептала Синтия.
Майлс вздохнул.
— Хорошо, я не стану просить вас об этом.
Они надолго замолчали. Лошади в стойлах перебирали копытами, и где-то неподалеку птица изливала свою радость на солнце.
— Просто, оценивайте людей, исходя из того, кто они есть, Синтия. И только потом — исходя из того, что они могут вам дать. Не стоит смотреть на человека как на ходячие двадцать тысяч фунтов. Или как на скучного второго сына.
Последняя фраза вырвалась у него, прежде чем он успел спохватиться.
Синтия замерла, и на ее лице отразилось изумление, какое бывает от внезапного удара в живот.
— О, Майлс!.. Значит, вы слышали, что я сказала, когда вы впервые увидели меня, на балу у Малверни… в голубом платье. Вы слышали, как мы с Лизой говорили о вас.
— Вижу, вы помните, что сказали, — кивнул Майлс.
Они снова помолчали.
— Что ж, я ведь уже признала, что я скверная, — пробормотала наконец Синтия.
— Но теперь я понимаю, почему вы так сказали.
Она отвернулась, не решаясь встретиться с ним взглядом.
— Это было… не слишком хорошо с моей стороны.
— Не могу с вами не согласиться, — отозвался Майлс с мягкой иронией.
— Как вы, должно быть, ненавидели меня.
— Нет, никогда, — возразил он со сдержанным пылом. — Поверьте, никогда.
Синтия вновь к нему повернулась. Она долго вглядывалась в его лицо и в конце концов пришла к выводу, что он действительно не сердился.
— Эти мои слова не были предназначены для ваших ушей, Майлс.
— Это меня не удивляет, — сухо отозвался он.
Ее губы дрогнули в улыбке. И снова последовало недолгое молчание.
— Я совсем не это имела в виду, — сказала Синтия, пытаясь оправдаться.
— Нет. Именно это.
Она вздохнула:
— Ну ладно… Я действительно имела в виду то, что сказала. Но если бы нас тогда представили друг другу, Майлс? Что было бы, если бы мы с вами поговорили или потанцевали?
Этот ужасный вопрос он уже не раз задавал себе.
— Это ничего бы не изменило, — решительно заявил Майлс. — Даже если бы мы танцевали, вы не разглядели бы меня по-настоящему. А я не разглядел бы вас. Тогда мы были другими людьми, не такими, как сейчас. Мы изменились.
«Благодаря друг другу», — мысленно добавил он.
Синтия опустила глаза. Проследив за ее взглядом, он заметил потертые носы и сбитые каблуки ее ботинок, свидетельствующие о стесненных обстоятельствах. По спине Майлса пробежал холодок, оставивший в душе тревожное чувство.
— Вы правы, Синтия. Наверное, я чересчур горд. Наследие Редмондов… и все такое. Мне действительно не нравится, когда мной пренебрегают. Полагаю, моя гордость сыграла свою роль, когда я солгал вам насчет Гудкайнда. Мне хотелось преподать вам урок.
Синтия подняла на него глаза. Голубые, как небо.
— Так это гордость заставила вас поцеловать меня в первый день, когда я приехала сюда? — спросила она.
Да, в проницательности ей не откажешь.
Слово «поцеловать», казалось, повисло в воздухе, напомнив им обоим о возможностях, предоставленных этим моментом. Майлс мог бы сократить расстояние между ними и просто склонить голову к ее губам, таким мягким и манящим. Мог бы взять ее лицо в ладони — заставить забыть обо всем на свете. А затем скользнул бы губами к ее шее и…
— Вы сожалеете об этом? — спросил он, еще крепче сжав ее руки.
На шее Синтии билась жилка, как бы вторившая биению пульса у нее на запястьях. Майлс не представлял, зачем задал этот вопрос и какого ждал ответа.
Медленно разжав пальцы, он выпустил ее руки.
— Я причинила вам боль? — Синтия потянулась к его груди, словно хотела погладить то место, куда пришелся удар ее кулака, но, спохватившись, отдернула руку. Эта неуверенность, граничащая с робостью, живо напомнила ему тот раз, когда он впервые поцеловал ее. Он вспомнил мучительную боль, которую ощутил при мысли, что она может оттолкнуть его.
— Ничего страшного, — отозвался Майлс, приложив ладонь к своему сердцу, гулко бившемуся в груди.
Уголки ее губ приподнялись.
— Отлично.
Они помолчали, стоя в шаге друг от друга.
— Синтия, я сожалею… о Гудкайнде. Клянусь вам, я все исправлю.
— Предположим, уже слишком поздно исправлять то, что касается мистера Гудкайнда, — заметила Синтия. — Он наговорил лишнего… и сбежал. Только не смейтесь, — предупредила она.
— Вы так и не расскажете, что наговорили ему?
Синтия вздохнула.
— Ну… хорошо. Я сказала, что отношусь с пониманием к причудам различных людей и не против поделиться своим гардеробом с мужчиной, если ему что-то понравится. Кажется, я упомянула, что с радостью бы сшила подвязку, рассчитанную на мужчину. Теперь можете смеяться.
Майлс уже улыбался во весь рот.
— Вы и впрямь собирались сшить ему подвязку?
— Почему бы мне, не проявить понимание к его слабостям? При условии, что это осталось бы между
