Сирена чувствовала на себе его взгляд, полный любви. И сама тоже любила Ригана страстно, радостно, без ложного стыда. И в тот момент, когда она его одолела, оба закричали от наслаждения. Потом Сирена прошептала: «Ты любишь меня, Риган. Я знала, что сумею тебя заставить вновь меня полюбить!»
Она лежала подле ван дер Риса, положив ему голову на плечо. Мир и спокойствие читались на ее лице. Но стоило ей коснуться рукой косматой мужской груди, она почувствовала, что Риган напрягся и словно бы окоченел. Он как бы отступился от только что испытанного счастья.
— Что случилось, дорогой? Что-то не так? Неужели ты не рад, что мы успели вновь обрести друг друга, прежде чем смогли зайти слишком далеко в своей нелепой ненависти и пока не стало еще слишком поздно?!
— Нет, уже в самом деле поздно! — сказал Риган, сползая с кровати и отправляясь на поиски своей одежды.
Озадаченная и даже уязвленная в самое сердце, Сирена села, умоляя его — одним лишь взглядом — обернуться и посмотреть на жену, сказать, что именно она сделала не так. Даже когда никакого ответа не последовало, она продолжала настаивать:
— Скажи мне, Риган, что я сделала не так? Чем я тебя расстроила?
Риган молчал. Слышались только скрип кресла и дребезжанье неподатливой лампы. Наконец комната озарилась теплым, чуть желтоватым светом, и Сирена смогла взглянуть в холодные глубины столь знакомых ей агатово-голубых глаз. На лице ван дер Риса была написана решимость. Губы растянулись в злобной усмешке.
— Скажи мне, что я такого сделала?! — потребовала Сирена, одной лишь гордостью удерживаемая от того, чтобы сейчас же не поделиться с ним своими обидой и болью.
— Да ничего особенного ты не сделала, — сказал Риган, стараясь держать себя в руках. — Ты по- прежнему самая прекрасная женщина, которая когда-либо делила со мной ложе.
— Тогда в чем же дело? — спросила она, уже изрядно утомленная тем, что вынуждена выставлять перед ним напоказ свои чувства.
— Ты слишком самоуверенна, Сирена, черт тебя побери! Ну скажи, зачем ты сюда пришла сегодня и легла ко мне в постель? Зачем? Это что, очередная попытка доказать мне, что я могу опять быть тобой одурачен? Не явись ты сюда и не кинься в мои объятия, так же ли ты считала бы меня идиотом, как, наверное, сейчас считаешь?
— Нет, Риган, нет! Я пришла просто потому, что люблю тебя и знаю, что ты тоже меня любишь!
— Однако в порыве страсти ты употребила несколько иные слова, а именно: «Я знала, что сумею тебя заставить вновь меня полюбить!». Но, позволю напомнить, мы разведены. Так что, выходит, ты пришла искушать меня своими поцелуями и сводить с ума своей красотой!
— Да нет же, нет!
В два шага он оказался у кровати и впился пальцами в тело Сирены.
— Мне не хотелось бы, чтобы меня использовали, а ведь именно это и есть тот план, который сложился у тебя в голове, не правда ли? Ты думала, что явишься сюда и живо напомнишь мне о прежних забавах, когда мы были вместе? Да, были, но теперь мы врозь. Меня никогда не привлекали женщины, слишком уверенные в неотразимости своих чар. Впрочем, если ты думаешь, что я позволю тебе приблизиться настолько, что ты сможешь отомстить за то, что я с тобой сделал, то думай себе на здоровье, но будь осторожна в поступках?
— Пожалуйста, поверь мне, Риган! — взмолилась Сирена, сползая с кровати и становясь на колени. — Поверь, прошу тебя!
— Тебе? Поверить? Только потому, что я знаю, какое расстояние ты проделала, разыскивая меня? Никогда! Ты только вспомни, это я женился на тебе, полагая, что в точности знаю, кто ты! Это в моем доме ты жила, разрушая, разваливая попутно то дело, на которое мы с отцом положили чуть ли не всю свою жизнь! Ты носила мою фамилию и в то же время спала с другим мужчиной! Ты воплощенный обман, но — Господи ты Боже мой! — я люблю тебя. Я все еще люблю тебя, но сам этого не хочу! Теперь я стал мудрее и уже не попадусь в твою ловушку.
Старым как мир жестом — ровесником древнейшей из профессий — Риган извлек из кармана несколько монет и положил их на стол так, чтобы Сирена видела.
— Конечно, небольшая плата за наше славное барахтанье в койке. Но все равно бери, ты, славная маленькая шлюшка, и проваливай!
Прежде чем Сирена смогла подобрать нужные слова или даже просто собрать силы, чтобы ответить, Риган повернулся на каблуках и, хлопнув дверью, вышел из комнаты.
Слишком глубоко уязвленная, чтобы плакать, и не в силах даже пошевелиться от нанесенного ей оскорбления, Сирена прислушивалась к шагам на лестнице, потом снизу донесся звук разбившегося стекла. Еще раз окинув взглядом комнату, где она всего минуту тому назад обрела смысл жизни, Сирена оделась и закрыла за собой дверь. Бесшумно спустившись по лестнице, она вышла в ненастную ночь, чтобы скрыть под покровом густого тумана свою боль и унижение…
В течение всей последующей недели Сирена пользовалась бешеным успехом у местной знати и чуть ли не ежедневно посещала светские рауты, устраивавшиеся в ее честь. Она носила на лице маску приветливости и радушия, но фрау Хольц и Якоб — впрочем, только они одни — прекрасно догадывались о ее истинных чувствах.
И все же никто не мог знать лучше самой Сирены о том, как сильно она страдала. Бедняжка понимала, что потеряла контроль над обстоятельствами своей жизни. Она чувствовала себя бессильной что-либо изменить или вернуть то, что было ею потеряно, и оставалась в Лондоне по одной-единственной причине — возможности быть ближе к Ригану. Где-то в глубине ее души еще теплилась надежда исправить то, что произошло между ними.
Несколько долгих часов, остававшихся до рассвета, Сирена пролежала в своей одинокой постели, и воспоминания о проведенной с Риганом ночи вспыхивали перед ней, согревая в полудреме ощущением того, что он снова целует и обнимает ее. В этом еще можно было черпать силы. Риган любит ее. Ведь его губы, его руки достаточно красноречиво свидетельствовали о том!
«Да, ван дер Рис любит меня, я знаю! Господи, помоги мне! Я тоже люблю его! Из-за своей гордыни он не желает этого признавать, но все-таки любит…»
Потом, однако, едва стала разгораться заря, Сирена вновь впала в отчаяние и, прежде чем провалиться в забытье, несколько раз вскрикнула от боли, твердо уверенная, что просто дурачит сама себя. Если бы Риган любил ее, то, по крайней мере, попытался бы понять, что она имела в виду, когда говорила о своих чувствах. И все же любить ван дер Риса — вот все, что ей оставалось. И неважно, какие мучения приносит ей эта любовь, — победить, переломить себя она не в силах.
Однажды днем, лениво бродя по комнате после ленча, Сирена обдумывала, какое бы платье ей надеть вечером. Фрау Хольц небрежно постучала в дверь и, не дожидаясь приглашения, вошла с небольшим серебряным подносом в руках, на котором были сложены аккуратной стопкой приглашения от самых разных лиц. Сирена улыбнулась, взяла сначала одно приглашение, потом другое. Уже ближе к концу пачки она нашла наконец квадратик плотной сливочно-белой бумаги и, весело рассмеявшись, помахала им в воздухе.
— Это от сэра Стефана Лэнгдома, — сказала она, попутно объяснив экономке, что сэр Стефан — это отец той самой Камиллы. — Просит оказать ему честь и отобедать с ним завтра. Он был бы, конечно же, счастлив сопровождать меня на обед у Фоллоузов.
Сирена проворно написала ответ и вручила его экономке, с тем чтобы та передала его лакею, а тот, в свою очередь, доставил непосредственно по назначению. Пожилая фрау Хольц даже слегка задрожала, увидев, как ее хозяйка кружится по комнате в танце. Что это случилось с госпожой? Неважно… Что бы там ни было, виной всему менеер ван дер Рис.
— Послушайте, фрау Хольц. Вот еще одно послание, которое нужно доставить сегодня же. Я думаю, Якоб сумеет передать его кому следует. Тайлер Синклер просил меня отправиться вместе с ним в Уотерфорд, чтобы осмотреть фабрику, которую он собирается купить. Поскольку в порту нет кораблей, которые ходили бы туда регулярно, за исключением одного, принадлежащего Ригану, и, конечно же,
