А я, отвлекшийся, посмотрел на нее, не понимая, кто это такой «марпупка». Или что это такое.
– Привыкла. И мне ничуть не обидно, – добавила Вера.
– «Марпупка» – это ты?
– Я.
– Ах, да… Конечно, ты.
– Вспомнил?
– Вспомнил, – кивнул я: слово всплыло на поверхность. Марпуп – маленький административный работник по учебному процессу. В Мастерской для работника, который следил бы за дисциплиной и обзванивал знаменитостей, чтобы те приезжали, делились воспоминаниями и хорошенько встряхивали тщеславие ребят, – для такого работника не было названия. Предлагали «завуч» – но это казалось пышным и не соответствовало зарплате. Предлагали «администратор» – но это звучало как в кинотеатре или на ипподроме. И вот временно остановились на самом простом – «административный работник». И тогда же Старохатов в шутку и в стиле тридцатых родил слово «марпуп» и применительно к Вере – «марпупка».
– Знаешь, Вера, – заговорил я, – нам и впрямь прозвище казалось остроумным. Когда мы учились. Остроумным и смешным.
– Я сама смеялась.
– …Сейчас не слышу в нем ничего смешного. Вот что значит услышать и узнать слово изнутри, – философствовал я. А сам думал: в школу, в школу, в школу, с таким самолюбием здесь тебе делать нечего. Надо убираться, и побыстрее, если уж
* * *
Вера быстро набрала номер, как бы вонзая ноготь в ту или иную телефонную цифру, и – на этот раз попадание. Вера представилась. И они сговорились, что журналист посетит Мастерскую Старохатова на той неделе. Сначала журналист отбояривался.
– …Не знаю и не представляю, о чем вашим ребятам рассказывать. Ей-богу, не знаю.
Но Вера умела взять за рога:
– У вас ведь готовится книга очерков о хлебе.
– Откуда вы знаете?
– Я читала отрывки в прессе.
– Ну и как?
– По-моему, интересно.
Журналист наживку съел, но теперь он жаловался, что его не всякий поймет. Он чертыхался в адрес молодых киношников, которые в глаза не видели жатвы и думают, что хлеб – это то, что вместе с селедкой суют в рот после очередной стопки. Потом он стал жаловаться на усталость. Потом просто вздыхал. Потом спрашивал, а какие его книги известны ребятам. Потом никак не мог выбрать день и час. А на последней прямой стал долго и нудно извиняться, объясняя, что каждая творческая личность – это комок нервов.
– Особенно для меня, – добавила Вера, когда уже положила трубку.
– Что?
– Ничего… Он сказал мне, что каждая творческая личность – это комок нервов.
Она сидела побледневшая от затяжного и откровенно напряженного разговора. Очень медленно массировала пальцами виски. Потом взяла сигарету. Выкурила.
И опять набрала номер.
– А теперь кому? – спросил я.
– Никому. – Она улыбнулась. – У мужа есть друг, хочу, чтоб он приехал в воскресенье. Нам нужны мужские руки. – Она засмеялась. – Мозолистые.
– А что делать?
– Всякое. Так называемая работа на дачном участке… Пусть приедет и поможет мужу.
– Мог бы и я помочь, – сказал я обидчиво. Сказал с той самой обидой в голосе, которая бог знает откуда появляется в тебе, если дело заведомо идет стороной и тебя в это дело не позовут и никак не заставят.
А Вера неожиданно просто ответила. Она глядела куда-то в окно:
– Вот и помоги.
Я встал, потому что надо ж было когда-то уходить. Прощения я попросил, был предельно вежлив и общителен и даже пообещал помочь с огородом, то бишь с дачным участком. А в сумме провел здесь более двух часов времени – вполне достаточно, чтобы замолить грех, если ты всего лишь один-единственный раз хамски поговорил с женщиной по телефону. Да и то ведь не от хамства, не в злобе, а лишь потому, что забыл, сколько пива может вместить твой желудок в один заход.
Я встал. Что-то еще меня удерживало.
– Вера, – сказал я.
– Да.
А сказать было нечего.
Многочисленные шаги в коридоре – появился Старохатов в окружении друзей. Он улыбался. Над его
