– Вовсе нет.
– Не верю. – Он смеялся, по-доброму смеялся.
Потом он набрал побольше воздуху в легкие, потому что только так он и мог эти слова сказать:
– А вот я пришел не случайно. Я пришел на его юбилей. Я пришел за него порадоваться. И ничуть этого не стесняюсь.
Уже можно было предвидеть, что вот-вот и начнется некое затяжное повествование. Если уходить, то немедленно. Но я упустил свою секунду. Он уже заговорил:
– Вообще-то я скромный и тихий инженер в скромном и тихом КБ. Черчу помаленьку. В этом и вся наша работа. Мы обыкновенные проектировщики….
Начало было как начало. Пока вдруг не выполз на свет весь этот печальный рассказ – с тремя смертями в прологе. Рассказ Тихого Инженера, как я окрестил позже. Несчастье случилось в его жизни десять лет назад. Умерла жена. Умер годовалый ребенок. Умерла мать. Они не отравились грибами. Просто оно так совпало – одно к одному, не без помощи гриппа, который в ту весну разгулялся и у которого был даже свой международный индекс. Три смерти.
Инженер очень любил мать. Очень любил ребенка. Но особенно, как это бывает с тихими инженерами, он любил жену. И день за днем убивался в опустевшей квартире. Ходил взад-вперед. И однажды, когда ему стало невмоготу ходить взад-вперед, он сел за стол и написал о своем горе. О жене. Только о ней. (Трагическая история превращалась постепенно в историю романтическую.) Инженер был потрясен ее смертью. Он хотел, чтобы его любовь к жене увековечилась. Чтобы жена и любовь к ней остались, как остается все лучшее. Чтобы об этом знали и через сто, например, лет. И через триста. Короче: конкурент Петрарки страстно захотел опубликоваться.
– …Я, видимо, был тогда больной.
– Понятно, – кивнул я.
– Я был как больной. Как помешавшийся… Сейчас бы мне и в голову не пришло ни сочинять, ни публиковаться.
– Что же это было? Стихи? Рассказ? Повесть?
– Повесть. – Он виновато улыбнулся: дескать, вы уж мне поверьте, сел и написал повесть.
Я верил; почему не верить? Но одновременно меня не покидало ощущение, что эту интонацию я уже где-то слышал.
– Понятно, – кивал я. – Понятно.
– А дальше…
Тут я его перебил. Не без игры и не без некоторой рисовки я подхватил рассказ сам:
– А дальше было так – публиковать вас никто не хотел. Ваша повесть кочевала из одного журнала в другой. В конце концов попала на киностудию. Но на киностудии ставить фильм по вашим трогательным воспоминаниям тоже никто не хотел – так?
– Так.
– И тут на вас случайно наткнулся Граф. Именно Граф, оценив вашу повесть, помог вам в трудную минуту…
– Граф?
– Старохатов. Это его прозвище.
– Так и было. Но… Но откуда…
Он был удивлен – откуда я знаю: он решил, что вся штука в профессии.
И засмеялся:
– С вами, сценаристами, невозможно разговаривать. Вам рассказываешь начало, а вы уже знаете конец.
– Конец я как раз не знаю. Когда фильм вышел на экран, взял с вас Старохатов половину денег или не взял?
– Не понимаю.
– Видите ли, Старохатов человек с большими причудами. С некоторыми он поступает довольно круто. А некоторым помогает просто так. От души.
Инженер пожал плечами:
– Знаете… я все-таки никак вас не пойму.
– Что же тут замысловатого? Был Старохатов вашим соавтором? Или нет?
– Был.
– А кроме своей, извините, фамилии, он что-нибудь в сценарий вписал?
– Бросьте шутить!
– Я не шучу.
– Вы можете это наговаривать на других, но не на Старохатова! Но не на Павла Леонидовича!..
У него даже дух захватило. От гнева. А едва дыхание возобновило свою деятельность, он стал взахлеб объяснять мне, какой Старохатов благородный и какой замечательный. И какой чуткий к людям… А я уже вспомнил, где я эту интонацию слышал. Лысый пьянчужка сценарист. Ну конечно. Точь-в-точь. «Великий он человек, великий!»
