– Ты чего смеешься? – спросила она.
– Ничего. Появилась, как из тумана.
– А-а…
– Когда же ты опять станешь учительницей?
– Хочешь прийти ко мне на урок? – Вера засмеялась.
– Хочу.
– Теперь уже скоро.
И она неторопливо двинулась дальше по коридору. Искать светило. Потому что работа есть работа. Маленький административный работник по учебному процессу. Вот именно.
– Вера, – я окликнул ее.
– Да.
– Я позвоню.
– Хорошо.
И опять двинулась.
Но теперь она сама приостановилась и окликнула меня:
– У тебя портфель в точности как у Жени Сутеева.
– Это он и есть.
– Да?.. Ты тоже записываешь народный говор?
– Вроде того.
– Он как-то стал мне прокручивать ужасную матерщину. – Вера засмеялась. Мы стояли рядом. – Сплошные мать-перемать. Я сидела красная как свекла. Не знала, куда деться и что сказать. А он хохотал (помнишь, как он умел хохотать?) и, видимо, таким способом ухаживал за мной. Настраивал этими кержацкими текстами меня на лирику…
Она ушла. Я смотрел в тот конец коридора, где она опять как бы исчезла.
Павлуша Шуриков вышел после худсовета (они вывалились толпой шумные и на ходу закуривающие), и я тут же направился к нему самым твердым шагом.
– Извини, – сказал Павлуша Шуриков, – но я иду домой. Не смогу с тобой посидеть. Тороплюсь.
Я предлагал ему повспоминать былое.
– Но я тороплюсь! – он чуть ли не отпихивал руками.
– Тогда я тебя провожу. По дороге поболтаем…
– Но я пойду пешком – я хочу продышаться.
– Замечательно, Павлуша! Замечательно!.. Я тоже хочу продышаться.
Мы шли по набережной Москвы-реки, разговор все же наладился. Получилось даже сентиментально – давненько не виделись, Павлуша, а годы-то летят, ах, как они, заразы, летят. Река была скучная, напрочь осенняя. Гукнув, прошел речной трамвайчик. И это, конечно, тоже зафиксировалось. В утробе портфеля диск медленно и верно накручивал сантиметр за сантиметром, за этим его и взяли.
Час спустя, у себя дома, я с полным основанием записал на тот отдельный листок: Павлуша Шуриков –
Тогда же я отставил навсегда (и с удовольствием) магнитофон в сторону. Материала было предостаточно, к концу месяца я перебрал еще четверых. А. Рыжов –
Глава 4
Замужем Вера была за школьным преподавателем физкультуры, который со времен войны болел какой-то бесконечной и тяжелой болезнью. Сейчас ему было за пятьдесят. Раз в год он надолго ложился в больницу, и Вера ходила туда и просиживала там столько, сколько нужно. И даже более чем нужно, потому что Вера была именно из таких жен, из усердных. Плюс – на ней была их дочка, восьмой класс. Ну, и, само собой, домашняя телега, которую день за днем надо тащить.
Муж ее был мужчина тонкой кости и довольно красивый. Маявшийся всю послевоенную жизнь с черепным ранением, он был истеричен, ревнив, взвинчивался на ровном месте, отчего после всю ночь напролет страдал. Старохатов – на работе и покалеченный муж – дома, такова была ежедневная жизнь Веры.
Однажды мы, человек восемь или семь, учившиеся тогда в Мастерской, зашли к нашей Вере Сергеевне домой. Был какой-то праздник, но не крупный, потому что крупные праздники мы отмечали по-другому. И вот мы попросту зашли к ним на десять минут. С цветами. И с конфетами.
У мужа Веры и, стало быть, у самой Веры был преданный и постоянный друг, этакий семейный друг- страж – фронтовой дружок по фамилии Перфильев. Кряжистый и сильный мужик уже тогда под шестьдесят, с хитрыми желтоватыми глазками. В доме они его так и называли: по фамилии. Хотя он у них был совершенно свой.
