— Но не мне!
— Нет.
Эйгель закусил губу, предательская слеза готова была сорваться, хорошо, что управляющий вновь наклонился над своими палочками.
— Я гляжу, мой брат совсем всех разбаловал. Слуги нагло оскорбляют наследного баронета. Не встают, не кланяются, разговаривают как с равным. Да за такое и тридцати плетей мало. Лучше пятьдесят. Хорошо, брат скоро уедет по делам, я приму решение о твоем наказании.
Асальд побледнел, вскочил, и низко поклонившись Эйгелю, сказал:
— Простите, ваша милость, забылся. Больше не повторится.
— Мой брат говорит, что прощение бывает только после наказания.
— Ваша милость!..
— Иди, открывай дверь.
Асальд, напуганный нешуточной угрозой, зажег факел и открыл дверь камеры, куда бросили Ксандра. Эйгель перешагнул порог, следом вошел управляющий, зажигая факелы, висящие на стене. Эйгель взглянул на Ксандра и содрогнулся. Спины не было видно, все было в крови, которая еще чуть сочилась, а в некоторых местах стала запекаться. Он, не смея отвести взгляд, подошел поближе и почувствовал, что наступил на что — то липкое. Это кровь, натекшая под солому, которой был усыпан пол.
— Он жив? — хрипло, не своим голосом спросил Эйгель.
Управляющий наклонился над Ксандром, потрогал шею и выпрямившись сказал:
— Вроде жив, ваша милость. Крепкий парнишка. Только не жилец.
— Как?
— Не выжить, хорошо, если протянет до утра.
— И ничего нельзя сделать?
Управляющий замялся.
— Так ваш брат запретил мне помогать.
— А я разрешаю, приказываю, прошу…
— Ваша милость, ваш гнев еще когда будет, а его милость здесь и сегодня же я составлю вот этому рабу компанию. Нет, хоть режьте, помогать не буду.
— Тогда не помогай, а скажи, что надо сделать.
— Ну… напоить бы, там у него все пересохло. Но он без сознания. Можно намочить тряпочку и в рот положить. Хоть какое облегчение. Раны бы обмыть, да чем — нибудь из травок обложить. Это к лекарке. У нее должны быть. И жаровню сюда бы с угольями. Вон какой холод и сырость. Здоровый окоченеет, а он на жиденькой соломе, да и та вся в крови.
— Я сам все сделаю. И к лекарке съезжу. Пойдем, покажешь, где жаровня и угли. Что еще? Вода, тряпки, свежая солома…
— Да без толку это, ваша милость. Это только отсрочит на пару часов. Да и то…
— Почему?
— Сил у него осталось мало. Крепкий он, за жизнь держится, но как остатки сил уйдут, так и умрет. А сил уже нет. Как еще держится…
— А у лекарки есть, что силу добавит?
— Не знаю. Если и есть что, то этого мало. Тут надо очень большую силу дать. Нет у нее такого.
— И нигде нет?
Управляющий замешкался, опустил глаза, закусил губу.
— Что, есть?
Асальд огляделся и почти шепотом сказал:
— Есть средство. Как раз для этого случая. Листочки такие чудодейственные. Можно достать в ближнем трактире.
— Тогда вели быстро запрячь моего коня. Где там продают?
— Не продадут вам, ваша милость.
— Почему? Я же баронет!
— Вот потому и не продадут. Тут дело тайное, только доверенным лицам могут. Можно, конечно, послать нашего Унни.
— Постой, а он как здесь? Ты уже покупал листья?.. Почему молчишь?
— Ваша милость. Зря я всё. Вы только вашему брату не выдавайте. Он через Унни листочки заказывает.
— Значит, они есть у брата?
— Нет. Он их каждый раз перед поездкой в Гендован покупает.
— Сколько нужно листочков?
Эйгель развязал кошелек, достал серебряную монетку, чуть помедлил, достал вторую.
— Вот, отдай Унни, пусть скачет и возьмет побольше, чтобы надолго хватило.
— Ваша милость, вы уж лучше без меня с Унни решите. К тому же, этого и на день не хватит. Один листок стоит серебрянку.
— Как!? Так дорого? Ты не врешь?.. Двадцать серебрянок хватит? Пойду разыщу и скажу, чтобы поскорее ехал. Чтобы к вечеру управился. А ты потом покажешь, где жаровня, тряпки, вода. Но вначале лошадь оседлай, мне к лекарке надо…
До самого вечера Эйгель мотался без остановки. Пот лил в три ручья, но зато теперь в камере стало заметно приятнее. От жаровни расходилось тепло, исчезла промозглая сырость, Ксандр лежал на сухой и чистой соломе, а старая грязная, промокшая кровью, была выброшена за дверь. Спину Ксандра покрывал слой то ли мази, то ли размоченных трав, смешанных с чем — то. Во рту его бывшего друга обновлялась намоченная водой тряпочка. Но сам Ксандр почти не подавал признаков жизни, разве что изредка слегка посасывая тряпку. Лицо его было безжизненно бледным. Изредка по телу пробегала судорога. Хорошо это или плохо, Эйгель не знал, но всякий раз замирал от ожидания худшего.
После заката появился Унни, разбитной молодой слуга, который привез из трактира четырнадцать листочков и шесть серебрянок сдачи.
— Больше нет, милорд.
Эйгель по наставлению Унни взял один из листьев и положил себе в рот, быстро его разжевал, получив кашицу. Рот сразу стал вязким, одеревеневшим. Вытащив полученную кашицу, он приоткрыл рот Ксандру и положил ее внутрь рта на тряпочку, смоченную водой. После чего постарался плотнее сжать губы Ксандра. И стал ждать. Вскоре он ощутил прилив сил, исчезла накопившаяся за день усталость. Это от листочка, догадался он.
Через пару часов лицо Ксандра слегка порозовело, он стал немного шевелиться. Действует! А уже глубокой ночью Ксандр открыл глаза. Они были небесно — голубыми. А раньше были синими.
— Ксандр… миленький… как ты?
Эйгель засуетился. Достал чашку с заранее приготовленным куриным бульоном, налил туда настойки, полученной со второго листочка, и бросился поить ожившего на его глазах мальчика. Тот глотал с трудом, половина выливалась на пол, видимо в горле были спазмы. Но ведь все равно пил чудотворное лекарство. Ксандр какое — то время смотрел непонимающими глазами на Эйгеля, а потом заснул.
Рано утром вернулся управляющий. Эйгель ему рассказал, что было ночью.
— Вот и хорошо. Силы добавилось. И выглядит лучше. А вчера — то покойник — покойником смотрелся. Если сегодня хуже не будет, глядишь, пойдет на поправку.
Сказавши это, Асальд, ушел из подвала. Эйгель не знал, что тот пошел в покои его брата, ждать, когда тот проснется, чтобы доложить про дела, творимые в подвале.
— Интересно. Значит, ты ничего не делал, а делал мой непутевый братишка. И спину промывал, и кровь с пола подтирал? Плебейская натура. А ты только сказал, где что взять?
— Ваша милость, он ведь ваш брат и баронет. Разве я смею?
— Ну — ну. Ладно. Значит, эта падаль, может выжить?
— Да, милорд.
— Хм. Пусть будет, как будет. Будешь мне время от времени докладывать…
Через неделю кончились листья, но Сашка уже пошел на поправку. Он все реже и реже впадал в
