Миновали Галерею. Помимо щопинга там можно поиграть в кегли, покататься на коньках, съесть огромную миску салата из всяких вкусных экологически чистых вещей. И тебе за это ничего не будет.
Приезжали сюда вчетвером — Наташа и я, Маруся и Юсуф. Девушки катались на коньках, а мы с Юсуфом сидели у борта и катались глазами вместе с девчонками.
Маруся захотела нас напугать.
Разогналась, словно ни борта, ни нас за бортом, ни великого города за нами не существовало. И до самого края земли тянулся искусственный лед.
Но исчезла.
Через мгновение о борт громыхнуло так, словно врезался гоночный автомобиль.
Где-то в другом конце зала со стены посыпалась штукатурка.
Это Маруся споткнулась о выбоину во льду. Или выбоина споткнулась о Марусю — так, пожалуй, вернее. Потому что Маруся была непростой русской девушкой. А девушкой, вокруг которой вращаются все остальные предметы. И боятся.
Мы очень за нее испугались.
Напрасно.
Маруся высморкалась и продолжила катание.
Не надо бояться за сильных.
Лучше приготовь салфетку вытереть кровь.
Добрался до Бакыркея.
Несколько раз Жан привозил нас с Наташей к себе.
Его дом неподалеку от Мраморного моря.
Минутах в десяти, если идти быстрым шагом. И в тридцати секундах, если бежать.
Обычно в такие дни с утра до вечера мы купались, загорали, наблюдали за турецкими пацанами. Шкеты ерзали поблизости на песке и делали вид, что принимают солнечные ванны. На самом деле они ошалело рассматривали Наташино тело, не позволявшее купальнику слишком много закрывать.
Я тоже иногда смотрел на Наташу не так, как обычно смотрит человек на свою подружку, прожив с ней тысячу лет. Даже не знаю. Может, как измученный путник, грезящий очагом и крышей над головой, смотрит на плакат у дороги с рекламой дорогого кемпинга. Или как узник — на румяный бок зажаренной на вертеле индюшки, приснившейся под утро на колючем тюфяке в сырой и холодной камере. А может, как художник смотрит на огонь, на клумбу с гладиолусами или на мокрый кусок асфальта, на котором резвятся дети, носясь босиком по зеркалам луж и ловя последние капли с неба розовыми языками…
Проще говоря, в такие минуты я был готов залюбить Наташу до смерти.
Остановился перед знакомой дверью и нажал звонок.
Дверь долго не открывалась.
Стало неловко.
Вдруг бедный Жан лежит в постели, собираясь умереть, а я его отрываю?
Жан не узнал меня.
Не мудрено.
Перед ним стоял худой, дочерна прокопченный человек с одухотворенным лицом Леонарда Да Винчи, слегка подпорченным боксом и чтением комиксов.
Густая, выгоревшая борода.
Длинные волосы собраны на затылке в пучок.
Я интеллигентно подождал несколько секунд, а может, минут, и уже собрался тоже не узнать Жана, когда Жан наконец одумался.
— Вот шайтан! — прокричал он. — Никита! Провалиться мне на этом месте! А я думаю, что за Бармалей?!
— Не надо проваливаться, Жан. Это четвертый этаж. Если хочешь, давай спустимся. Там проваливайся, сколько угодно. Но сначала иди-ка сюда…
Мы обнялись.
Жан был слаб.
Это чувствовалось по взгляду.
Температурил, болело горло. Я заставил его лечь и приготовил горячий чай с лимоном.
Жан чудил — он не пил таблеток. В последнее время он увлекся Йогой и пытался теперь победить ангину при помощи энергии космоса и настоев из лечебных трав.
Мы говорили о разных пустяках, и каждый понимал, что главный разговор впереди.
— Знаешь, что Дениза убили? — вдруг спросил Жан.
— К чему ворошить прошлое?
— Это не прошлое — две недели назад. Зарезали. Он подцепил на улице двоих подростков. Провели вечер у него дома. Перед уходом один из парней потребовал деньги. Дениз не дал — ты же знаешь, каким он был скрягой. Только посмеялся. И получил. Шестнадцать ножевых ран.
Говорят, ребята убили его с перепугу. Когда речь зашла о деньгах, Дениз стал шантажировать, пригрозил, что заявит в полицию об их сексуальных «фокусах».
Не ожидал услышать это. Думал, Дениз давно мертв и кормит голодных псов Шайтана своей мерзкой задницей. Если конечно, у Шайтана есть псы. И если они соглашаются грызть эту мерзость.
— Значит, тогда, в апреле, Дениз не погиб?
— Нет. В катере закончилась солярка. Еще чуть-чуть и он бы врезался в берег, ведь он шел прямым курсом на скалы Буюкодара.
— Меня долго искали?
— Искали. Но тебе повезло. Газеты писали, Дениз подозревается в убийстве Хасана. Якобы тот пытался изнасиловать Дениза. Слабо верится. Но записка… Дениз от нее всячески открещивался. Говорил про тебя. Но они с этим очкариком Тольгой были так обкурены и пьяны, что им не поверили.
Я рассказал Жану, что произошло в квартире Дениза.
— Везунчик! — сказал Жан, выслушав. — Полиция ничего против тебя не нашла. Даже «Порше», что ты взял у Ламьи, обнаружили только спустя две недели черт знает где. Наверное, малолетки угнали да, нарезвившись, бросили.
— Что с Ламьей? — спросил я.
— Она уехала в Гамбург к мужу. Ты знал о нем? Впрочем, это не важно. Месяца два ее нет в Стамбуле. Кстати, она оставила для тебя кое-что. Посмотри в верхнем ящике стола.
Я нашел в столе конверт, адресованный мне. Положил в карман.
— Послушай, Жан, — сказал я как можно спокойнее. — Что-нибудь известно о Наташе?
— А ты не знаешь? — удивился он. — Я думал… Она уехала.
— Куда?
— Не знаю. Я думал, ты знаешь. Вы же… — Жан виновато посмотрел на меня.
— Как ты не знаешь, старина? Вы же были друзьями. Неужели не рассказала? Может, кто-нибудь знает, подумай! У нее здесь было столько друзей!
— Никто не знает, Никита. Как-то Маруся намекнула, что у Наташи появился друг. И увез ее. Но кто и куда — не известно.
— Понятно… Что ж, надеюсь, теперь она счастлива.
— Слушай, Никита, а я ведь очень привязался к Марусе, — вдруг сказал Жан. — Мы почти каждый вечер вместе. Даже предложил ей переехать ко мне. Говорит, пока не готова…
Знаешь, что странно? Она совсем не скучает по России. Столько живет вдали от родины и совершенно не скучает. Я бы так не смог.
— Возможно, она лишь делает вид…
— И ты, Никита. Я долго наблюдал… Ты такой же. И Наташа. Вы, русские, очень странные люди.
