больно за бесцельно прожитые годы! Надеюсь, мне и не будет.
— Что-то новенькое, — весело сказала Наташа. — Никита задумывается о смысле жизни.
— Я всегда задумывался. Только скрывал. Неудачникам лучше не философствовать, а пахать.
Наташа стала серьезной.
— Разве ты был неудачником, Никита? Когда?
— Когда парус вылетал из рук и я без конца сваливался в воду. Когда пытался взлететь, но мачта била по рукам и соленая вода разъедала глаза и сердце. А еще когда не мог поговорить с тобой, Наташа, коснуться ладонью твоей руки.
Я шутливо погладил Наташину руку.
— Похоже, наоборот, это время принесло тебе много хорошего, — сказала Наташа.
— Смотря что под этим понимать.
— Ну, например, как ты теперь катаешься на серфинге. Ты же здорово научился кататься, Никита, правда!
— Подготовился к нашей встрече, — пошутил я.
— Ты верил, что она однажды произойдет?
— Конечно!
— И я знала, что мы снова увидимся, — просто сказала она. — Мы же не договорили.
— Обычно, женщины так и уходят, Наташа. Оставив после себя многоточие. Может, именно поэтому их так потом недостает.
— Странно, мне казалось, что ушел ты… Собрал вещи и смылся. Капитулировал перед трудностями. Или заскучал на одном месте. Ты же у нас перелетная птаха, Никита! Всегда воспевал приключения…
Наташа перевернулась на спину и замурлыкала какую-то песенку.
Хотелось возразить. Сказать, что я ее не бросал. Что запутался и не мог найти выход. Что все эти годы любил только ее одну… Но разве спасут слова, если под ногами уже валяются стреляные гильзы?
— Почему ты не позвонила? — спросил, разглядывая до боли знакомый профиль.
— Когда?
— Ты знаешь. Когда уехала в Улудаг.
— Обиделась.
— На что?
— Ты не поехал со мной. Поступил, словно сам по себе.
— Господи, все из-за этого…?! Я так за тебя волновался…
— На сколько я поняла потом, ты не слишком волновался, Никита. А я как раз хотела, чтобы ты немножечко понервничал. Вот, дуреха!
— Наташа, — сказал я, путешествуя пальцем по песку, — а что бы ты сказала, если бы два человека, когда-то любившие друг друга, я не имею в виду нас с тобой, — Боже упаси! — любые два человека, если бы они вдруг встретились и оказалось, что они все еще испытывают, ну скажем, обоюдную симпатию? Могли бы они снова стать вместе, как по-твоему?
— Вряд ли. Если двое расстаются, значит, есть причины. Более глубокие, чем просто ссора. Ссора — повод. И потом всегда остается что-то, чего нельзя простить. Через что невозможно переступить, как бы ни хотелось.
— Да, ты права. Но я заметил, чем дольше живешь, тем таких вещей становится все меньше. Нет ошибок, которые нельзя исправить. Это лососи, идущие на нерест, не могут в одну и ту же реку войти дважды. Они мечут икру и погибают. А вот аисты каждый год возвращаются к родным местам. И каждый год перестраивают гнезда и выводят аистят. И каждый год дерутся, споря, кто из них первым покажет аистенышам, как нужно работать крыльями, чтобы не сыграть в падающий пернатый булыжник. Потому что у птиц есть эти самые крылья. И небо. А еще они не знают никаких умных пословиц, потому что никогда не тратили драгоценного времени на чтение книг и набирались мудрости, летая и чирикая.
Наташа улыбнулась и снова стала серьезной.
— Люди не птицы, Никита, по крайней мере большинство. Они имеют свойство становиться другими в считанные мгновения. Все оставляет следы в их сердце. От этого они много теряют. Но и обретают не мало.
— Люди взрослеют, а значит, набираются опыта, — возразил я. — Это помогает им не повторять старых ошибок. Хотя почти не помогает не изобретать новых глупостей. Но от этого и интересно жить, чертовски интересно! Разве я не прав?
Она перевернулась на живот и улыбнулась.
— Как понимать твои соловьиные трели? Ты решил отбить меня у законного мужа?
Я тоже улыбнулся.
— Если мне не изменяет память, я не давал тебе развода. Да ты и не просила.
Наташа опять стала серьезной. Этих мгновенных переходов из одного душевного состояния в другое раньше я в ней не замечал.
— Женщина не может принадлежать двоим, — сказала она, словно в этот момент ее снимала телекамера, ведущая трансляцию на весь мир. — Кому отдана, тому и верна.
— Как онегинская Татьяна, что ли?
— Да, и напрасно улыбаешься.
— Я не улыбаюсь. У меня теперь всегда такое выражение. Не заметила? Честно говоря, Наташа, если бы Пушкин был жив, я попросил бы его написать стишок, что говорила Татьяна перед райскими вратами. Четыре строчки на вопрос, считала ли она, что прожила счастливую жизнь.
По-моему, женщина вообще никому не может принадлежать. Ни одному человеку. Как фрески Микеланджело. Или как водородная бомба. Только так она и остается Женщиной, а не просто ткачихой, агрономом или домашней хозяйкой. И мужчина рядом с ней — Мужчиной, то есть перцем, не знающим твердой почвы под ногами и всегда готовым отразить удар. Это же, собственно, ему и нужно, чтобы не обзавестись брюшком и не забыть, как обращаться со шпагой и всем остальным…
— Иногда в жизни наступает момент, Никита, когда вдруг понимаешь, что быть домашней хозяйкой не так уж плохо. Хочется просто готовить салаты, стирать мужу рубашки, растить малыша. И не гоняться за призрачным, со всех сторон уязвимым счастьем, делая вид, что душевные переживания — это удачный подарок судьбы.
— Да.
— Что, да?
— Все правильно.
— Значит ты согласен?
— Конечно. Ты говоришь мудрые вещи. И все же это не твои слова.
— Чьи же?
— Не знаю. Ты другая.
— Мы оба знаем, что иногда происходит с человеком за одно лишь мгновение. И захочешь — не узнаешь.
— А меня ты узнаешь? Или тоже лежишь и думаешь, что это за субъект здесь разлегся?
Я улыбнулся и снова погладил Наташу по руке. Мы говорили непринужденно, как чужие, никогда не обижавшие друг друга люди. Я был благодарен Наташе за это.
Чего очень сильно не люблю — это взаимных упреков и попыток назвать виновного.
Каждый по-своему прав.
Даже когда он несправедлив.
Потому что в груди не кусок льда. И не маленький персональный компьютер.
Зато мы умеем плакать и смеяться, убегать по ночам на крыши, придумывать любимым ласковые имена. И это большая победа Создателя над силами Тьмы. И над собой, конечно.
«Вот и все, — думал я. — Вот мы и встретились. В многоточье на глазах лишние точки исчезают, растворяются, как при мультипликации. Или при воздействии серной кислоты.
Хорошо, что мы встретились с Наташей именно теперь, спустя четыре года. А не десять или, скажем, сто лет. Мы не настолько изменились, чтобы мило пожалеть друг друга. И не настолько помудрели, чтобы поступать сообразно здравому смыслу».
