– Да, помню.
– По-моему, мы оба удивились и встревожились, обнаружив себя в таком положении. И я, помнится, сказал примерно следующее: мы с тобой наткнулись на естественный барьер, такой же древний, как наши, отличные один от другого процессы эволюции – в ту пору нам нравились громкие слова. А ты ответил, что существуют огромные территории, которые мы можем исследовать совместно, не натыкаясь на такие барьеры, и что для нас же будет лучше, если мы не станем выходить за их пределы. Так мы с тобой и поступали, начиная с того дождливого вечера. И до сегодняшнего дня.
– Я не вправе бродить вместе с тобой по тропам такого рода воспоминаний, – сказал Аллейн. – И если ты с минуту подумаешь, то поймешь почему. Я полицейский, я обязан исполнять свой долг. Первое, чему нас учат, это необходимость сохранять полную отрешенность. Если бы я знал, во что выльется это задание, я попросил бы избавить меня от него.
– А во что оно вылилось? Что уж такое особенное ты... откопал?
– Могу рассказать. Я думаю, что позапрошлой ночью несколько человек, некоторые из них – фанатики, каждый отчасти не в своем уме и каждым движет собственное неотвязное побуждение, намеревались убить тебя, свалив это убийство на твоего копьеносца, твоего “млинзи”: это как раз те самые люди, о которых я все порываюсь с тобой побеседовать. Но прежде всего – Санскрит. Прав ли я в моей догадке относительно Санскрита? Он действительно был твоим информатором?
– В данном случае, дорогой мой Рори, я могу лишь сослаться на мое право не разглашать определенные сведения.
– Да, наверное. Хорошо. Кокбурн-Монфор. Его надежды занять при новом режиме высокий воинский пост потерпели крушение. Мне было сказано, что это привело его в ярость. Должен ли он именно тебя благодарить за свою преждевременную отставку?
– О да, – холодно ответил Громобой, – именно я от него и избавился. Он превратился в алкоголика, так что полагаться на него было опасно. Кроме того, моя политика состояла в том, чтобы назначать на высшие посты только нгомбванцев. Мы все это уже обсуждали.
– Он угрожал тебе?
– Прямых угроз я от него не слышал. Я предоставил ему возможность лично встретиться со мной, и он повел себя оскорбительно. Мне докладывали, что, напившись, он изрыгает угрозы. Все было очень глупо и я давным-давно об этом забыл.
– Ты – да, он, возможно, нет. Ты знал, что его пригласили на прием?
– Я сам предложил пригласить его. В прошлом он хорошо нам послужил. Мы наградили его медалью.
– С этим ясно. Далее. Ты помнишь дело Гомеца?
На какой-то миг Громобой приобрел удивленный вид.
– Конечно, помню, – сказал он. – Отвратительный был человек. Зверь. Убийца. Я имел удовольствие обеспечить ему пятнадцатилетнюю отсидку. Хотя вообще-то он заслуживал смертной казни. Он...
Громобой не докончил фразы, спросив вместо этого:
– А он тут причем?
– Похоже, твои источники предоставили тебе неполные сведения. Хотя, возможно, они ими и не владели. Гомец переменил имя. Теперь его зовут Шериданом, и он живет в пяти минутах ходьбы от твоего посольства. На приеме его не было, но он входит в круг этих людей и по тому, что я о нем слышал, первая неудача его не остановит. Он предпримет новую попытку.
– Вот в это я верю, – сказал Громобой. Аллейн впервые увидел, как на его лице появляется озабоченное выражение.
– Когда ты позировал Трой вчера вечером, – сказал Аллейн, – он следил за домом, сидя на другой стороне улицы. Возможно, он и сейчас там. За ним приглядывают, и очень внимательно. Как ты считаешь, он способен предпринять что-либо в одиночку – бросить, к примеру, бомбу – в твою машину или в окно моего дома?
– Если им все еще владеют чувства, которыми он проникся ко мне во время процесса... – начал Громобой и опять умолк, не докончив фразы.
