Просидев некоторое время в задумчивости, он внезапно разразился обычным своим громовым хохотом, на этот раз прозвучавшим не вполне убедительно.
– Что бы он ни предпринял, – сказал Громобой, – его ожидает полное фиаско.
На миг-другой Аллейна охватило пугающее ощущение, что он сам того и гляди взорвется. С немалым усилием овладев своим голосом, он ровным тоном уведомил Громобоя, что если попытка покушения на него и обернется полным фиаско, то лишь благодаря бдительности и расторопности столь презираемого им Гибсона и его людей.
– А почему вы его не арестуете? – небрежно полюбопытствовал Громобой.
– А потому, что, как тебе самому отлично известно, мы не производим арестов, исходя из беспочвенных, по всей видимости, подозрений. Он не сделал ничего, что давало бы нам право арестовать его.
Громобой, судя по всему, слушал его вполуха, что отнюдь не умеряло владевшего Аллейном раздражения.
– В этой компании состоит еще один человек, – сказал он, – слуга по имени Чабб. Тебе это имя о чем-нибудь говорит?
– Чабб? Чабб? Да, конечно! По-моему, я слышал о Чаббе. Это ведь слуга мистера Уипплстоуна? Он проходил мимо с подносом, когда я разговаривал с его хозяином, и тот показал мне его. Не хочешь же ты сказать?..
– Что Сэм Уипплстоун тоже в этом участвует? Вот уж нет. Но слуга его участвует, это мы установили.
Похоже, последних слов Громобой попросту не услышал. Он вдруг вскочил на ноги, одним плавным, как у животного, движением распрямившись во весь свой гигантский рост.
– О чем я только думал! – воскликнул он. – Притащился к тебе! Привлекая к твоей жене внимание этого опасного идиота, способного закидать ее, если не бомбами, то камнями на улице! Я должен немедленно убраться отсюда. Если позволишь, я загляну к ней на минуту, чтобы извиниться, и сразу исчезну.
– Это не доставит ей радости, – сказал Аллейн. – Она проделала немыслимую работу за невообразимо короткое время и, похоже, твой портрет обещает стать лучшим из всех ею написанных. Мне даже подумать страшно, что он останется неоконченным.
Громобой расстроено уставился на него и, помолчав, сказал с удивительной простотой:
– Опять я все запутал!
Именно эти слова произнес в свои первые школьные дни мучимый одиночеством чернокожий мальчишка, и именно с них началась его дружба с Аллейном. Аллейн едва не выпалил: “Брось, не расстраивайся”. Вместо этого, он взял со стола букет роз, сунул его Громобою в руки и сказал:
– Пойдем, Трой ждет.
– А можно? – с сомнением, но и с великой радостью спросил Громобой. – Ты правда так считаешь? Как хорошо!
Размашистым шагом он приблизился к двери, распахнул ее и требовательно возгласил:
– Куда подевался мой “млинзи”?
Сидевший в вестибюле Фокс вежливо ответил:
– Стоит у входа в студию миссис Аллейн, Ваше превосходительство. По-видимому, он решил, что его место именно там.
– Спасибо, хоть пику с собой не принес, – сказал Аллейн.
IV
Аллейн проводил Громобоя в студию и посмотрел, как тот устраивается на своем возвышении. Трой, чуть ли не дрожа от нетерпения, на все лады расхвалила розы и подобрала для них подходящую вазу. Не меньших похвал удостоилась и афганская борзая, которая, обнаружив пугающий артистический инстинкт, заскочила на подиум и пристроилась у левой ноги Громобоя, создав умопомрачительный эффект. Трой немедленно принялась переносить ее на холст.
