глаза его вспыхнули и впились в Гомеца.
– Это ваших рук дело! – сказал он, покрываясь испариной и дрожа. – Так ведь? Вы сказали, что все устроите, и исполнили обещание. Устроили.
– Вы предъявляете обвинение мистеру Гомецу? – спросил Аллейн.
– Гомецу? Не знаю я никакого Гомеца.
– Мистеру Шеридану?
– Я не понимаю, что значит “предъявляете обвинение” и не знаю, как он это проделал, откуда мне? А только он вчера ночью сказал: если выяснится, что это они нас предали, то он им покажет. И сдержал свое слово. Показал.
Гомец рванулся к нему, словно распрямившаяся пружина – так внезапно и с такой злобой, что Гибсону и двум констеблям пришлось повозится, усмиряя его. Он изрыгал в сторону Аллейна короткие, бессвязные фразы, видимо, португальские, заплевывая свой синеватый подбородок. Замолк он, скорее всего, лишь потому, что исчерпал запас ругательств. Однако глаз с Аллейна он не сводил, отчего казался еще более опасным, чем прежде.
– Я вижу, к вам возвращается ваша прежняя нгомбванская форма. – сказал Аллейн. – Утихомирьтесь, мистер Гомец. Иначе нам придется посадить вас под замок.
– Дерьмо! – просипел Гомец и плюнул, впрочем неточно, в сторону Чабба.
– Жалкое зрелище. Чертовски жалкое зрелище, – повторил Полковник, похоже решивший взять на себя обязанности сценического хора.
Аллейн спросил:
– Никто из вас, случайно, не хватился пары перчаток?
Наступило молчание. Секунду-другую все оставались неподвижными, затем Чабб поднялся на ноги. Гомец, которого все еще держали два констебля, опустил глаза на свои поросшие черными волосками руки; Полковник сунул свои в карманы. И сразу после этого все трое, словно в едином порыве, принялись бессвязно и бессмысленно орать друг на друга, обвиняя каждый каждого в убийстве Санскритов. Конца этой сцене явно не предвиделось, но тут кто-то вновь принялся насиловать кнопку дверного звонка. И вновь, словно некто невидимый затеял повторно прослушивать звуковую запись спектакля, из прихожей донесся истерический женский голос.
– Я хочу видеть моего мужа! Не смейте! Не трогайте меня! Я пришла повидать мужа.
– Нет! – шепотом произнес Полковник. – Ради Христа, не впускайте ее!
Однако она уже ввалилась в мастерскую, волоча за собой констебля, безуспешно пытающегося ее удержать. Двое других, стоящих у двери, от неожиданности опешили и уставились на Аллейна, ожидая распоряжений.
Аллейн взял миссис Кокбурн-Монфор за руку. Волосы ее торчали в разные стороны, глаза косили. Трудно было сказать, чем от нее пахнет сильнее – джином или духами.
Аллейн развернул ее спиной к нише и лицом к мужу. Он чувствовал, как ее покачивает.
– Хьюги! – произнесла она. – Ты ведь не сделал этого? Скажи, что не сделал!
Она пыталась высвободиться из рук Аллейна и подойти к мужу поближе.
– Я не могла больше вынести, Хьюги, – закричала она. – Одна, после того, что ты сказал. Куда ты пойдешь и что сделаешь. Я не могла не прийти. Мне нужно было узнать.
И точно так же, как незадолго до того Чабб обрушился на жену, Полковник обрушился на свою.
– Придержи язык! – взревел он. – Ты пьяна!
Она забилась в руках Аллейна и, борясь с ним, развернулась лицом к нише.
И завизжала. И вместе с визгом из нее потоком полились признания, настолько убийственные, что Полковник сделал яростную попытку наброситься на нее, так что Фокс, Томпсон и Бейли еле-еле его удержали. Тогда ее обуял ужас, она принялась
