иметь в доме три ванных комнаты.
А когда Вилли вышел из душа, то обнаружил в постели старшую жену Мустафы, и это его порадовало.
Когда-нибудь он отплатит Мустафе за доброту.
Обязательно!
Вилли сквозь сон посмотрел, как женщина бесшумно выскальзывает в дверь, и опять закрыл глаза.
У него всего несколько часов для сна и надо хорошенько выспаться!
До Аммана ехать много часов.
И в Аммане тоже много дел.
Хотя билеты до Барселоны им должны приготовить — Мустафа обещал позвонить по указанному телефону и попросить забронировать места.
Глаз Белого Тапира стоил этих хлопот.
Глаз бога!
Тело старшей жены Мустафы было мягким и приятным, а от киски хорошо пахло.
Интересно, смог ли бедолага-рыбак развязать веревки?
Белый Тапир не должен оставить бедолагу помирать на берегу…
Вечером Мустафа повез Вилли и Банана в Амман, а ровно через сутки господа Исидро Тамайо и Рикардо Фуэнтес вылетели из Амманского международного аэропорта через Кипр в Барселону.
Земляничные поляны навсегда
Самым смешным соседом оказался бритоголовый немец.
Хотя они все тут были смешными, эти полуденные отдыхающие, решившие на пару часов сменить пляжный отдых на морскую прогулку, пусть даже и с пешими экскурсиями, хотя экскурсии в основном в Тоссу, до нее лишь невнятные пляжные местечки — Санта-Кристина, Боаделла, Финале… Разве что кому взбредет в голову сойти на берег в Льорет-де-Маре, хотя навряд ли — город этот, столь почитаемый российскими туристами, даже отсутствует на карте Каталонии в таком престижном путеводителе, как «Испания» издательства «Дорлинг Киндресли», пусть и помещен там же на схематичном плане побережья Коста-Брава, чего не удостоились ни Санта-Кристина, ни Боаделла, ни Финале, оказавшийся всего лишь причалом в уютной маленькой бухточке с небольшой проплешиной желтовато-песчаного пляжа, заполненного нагими телами.
И при виде этих тел немец, и до того вызывавший Жанны плохо сдерживаемые смешки, — мало того, что в каждом ухе болтается по четыре металлических серьги, да еще нелепая раскраска от макушки до пят, какие-то звезды и полосы, да еще черепа и драконы, сколько, интересно, стоило ему все это брутальное holiday tattoo? — небывало оживился, что-то залопотал одному из сыновей, восседавших вокруг, как будто он был вождем племени забавных и очень уж киношных краснокожих.
— Ja, ja! — засмеялись сыновья, а один из них, по виду самый старший, прыщавый, нагловатого вида подросток лет четырнадцати, тоже отмеченный серьгами в каждом ухе, но уже лишь по две, толкнул локтем сидящую рядом мать, и пышногрудая сероглазая немецкая фрау тоже засмеялась, достала из большой пляжной сумки цифровую камеру, протянула ее сыну, тот передал отцу, и бритоголовый начал оголтело нажимать на кнопку, будто стараясь намертво впечатать в память аппарата безмятежных нудистов, лениво оттягивающихся на берегу Средиземного моря, ловящих загар вперемежку со свежим бризом, немилосердно дующим со стороны африканских берегов, нагоняя не только мимолетную и лишь кажущуюся прохладу, но и довольно приличную волну, отчего Жанне, плохо переносящей даже самую маленькую качку, стало не по себе.
Тебе плохо? — спросил странный земляк.
Катер дал гудок, отошел от пирса и вновь стал бодро рассекать волны, стремясь обойти следующие мыс, за которым должны показаться невысокие пальмы набережной, и отели Льорета, и очередной пляж уже не с сотнями, а с тысячами тел, и опять горы, с одной стороны — море, с другой — горы, еще не Пиренеи, а просто какие-то горы, название которых она не знает, как не знает сейчас вообще ничего, прежде всего того, зачем оказалась на этом катере, отчего ее тошнит от качки и почему рядом сидит мужчина, попросивший называть его Бананом.
— Тебе надо выпить! — сказал Банан.
Жанна попыталась улыбнуться и кивнула.
— Наверное, внизу, — продолжил Банан, — там должен быть бар…
Они протиснулись мимо немца с большим семейством, «ja, ja» летело им вслед, Банан первым нырнул в коридорчик, из которого можно было попасть в туалеты, а можно в бар.
Куда они и спустились по крутой, но удобной лесенке, помещение было небольшим, негромко играла музыка.
У крайнего столика сидел носатый тип в очках и с усами щеточкой, перед ним стоял большой бокал пива, тип читал газету и курил какие-то вонючие сигариллы.
Ее спутник посмотрел на типа, Жанне показалось, что Банан вздрогнул.
Тут катер опять качнуло, она уцепилась за локоть спутника, тот бережно подвел ее к самому дальнему столику и так же бережно посадил на жесткий круглый табурет, привинченный к полу.
А сам сел напротив.
— Hola! — крикнул Банан бармену, а потом чуть тише произнес:
— Two whisky, please! With ice, but no water!
Им принесли два виски, как и было заказано: со льдом, но без воды. Пойло прошло по горлу, скользнуло в пищевод, и внезапно камень, лежавший в желудке, растворился, стало горячо и приятно. Жанна сделала второй глоток и посмотрела на земляка.
Ей показалось, что она его уже видела.
Еще на родине, задолго до своего голландского замужества.
Она даже помнит, когда и как это было.
Весной, в конце марта — начале апреля, у нее тогда еще был роман, очередной и пустой, с редким сексом и частыми разборками.
В тот день они встретились в центре, она предложила куда-нибудь зайти: промерзла насквозь, захотелось согреться и выпить.
Жанна опять глотнула виски, в стакане осталось немного.
Банан молча курил, его виски стояло нетронутым.
Маленькая забегаловка в каком-то подвале.
И как сейчас — мало народа.
Сколько ей тогда было?
Года двадцать четыре, а еще она помнит, что пила тогда Martini Bianco… В той забегаловке вообще присутствовал итальянский уклон: кофе капуччино, кофе эспрессо, какие-то итальянские сладости, пицца, лазанья, паста, паста и еще раз паста…
Банан наконец-то потянулся за своим виски.
Носатый тип допил large beer и попросил еще. Она выпила первый бокал мартини. Попросила повторить.
Играла музыка.
Естественно, итальянская.
Сладкозвучные аппенинские голоса.
До сих пор в голове крутится одна фраза:
