Она не могла даже выплакаться как следует — последний вечер они провели в ресторане, потом была последняя ночь, она напилась и утром не могла вспомнить, что он с ней делал, но болели все отверстия, и она подумала, что, может быть, и хорошо, раз все происходит именно так.
Вот только поплакать все равно надо.
Лучше уже в самолете.
Только в самолете ее соседом оказался здоровенный черный, и она весь полет дрожала от непонятного страха — от него пахло чем-то совершенно незнакомым, беспробудно чужим, хотелось залезть под кресло, свернуться там малюсеньким комочком, чтобы лишний раз не попадаться ему на глаза.
Так что она не смогла выплакаться, как не сделала этого и в автобусе — дурная шутка, но сосед по самолету тоже оказался в нем и даже подмигнул, тихо насвистывая туповато-ритмичный мотивчик.
Внезапно ее заинтересовал большой перстень па безымянном пальце черной руки.
Если что Марина и любила всерьез в этой жизни, то, перстни, и не потому, что сходила от украшений с ума.
Пусть она и боялась всего, но, будучи Скорпионом, действительно обладала часто невнятной, порою обескураживающей, иногда доставляющей неприятности, а временами дающей иллюзорное подобие власти силой.
Да и книги любила читать исключительно о силе.
Худющая секретарша с малюсенькой грудью, скуластым личиком и востреньким, задранным кверху носиком.
Смешная темноглазая мышка.
И эти большие черные глаза вроде бы притягивали силу, а временами даже излучали ее.
Так что увидев перстень на безымянном пальце, она поняла, что этот парень — не просто гора мускулов, обтянутых черной кожей.
Он из посвященных, намного более посвященных, а это — шанс.
Пристроиться, присосаться, незаметно вползти под кожу.
Попробовать иной крови, и от этого измениться самой.
Подобного нельзя с начальниками, как и со всеми прочими похожими мужчинами — у них нет силы, лишь похоть распаленной плоти.
А силе нужна сила, тогда пропадает страх.
Марина почувствовала дрожь, черный спокойно спал в своем кресле, но дрожь не проходила, ее лихорадило, как бывает, когда поднимается температура.
Тогда она закрыла глаза и попыталась вползти черному в голову.
Но черный был сильнее, и ее не впустили.
Дверь захлопнулась, больно прищемив палец, — тоже безымянный и тоже на правой руке.
Вот тут Марина заплакала.
Беззвучно, чтобы никто из соседей не видел, ни красномордый носатый мужик с усами, ни пожилая дама, ни юный красавчик, сидящий рядом.
Никто!
Наконец-то она плакала, слезы вымывали из нее страх, отчаяние, всю томительную, годами накапливающуюся пустоту. Да так и уснула — в ожидании, когда в голове черного приоткроется дверь и она проскользнет туда.
И дождалась, но уже когда, измученная долгой дорогой, оказалась в тех самых апартаментах, что снял ей на неделю ставший бывшим начальник, — две комнаты с кухней и ванной, во дворе небольшой бассейн, упирающийся в живую ограду: юные кипарисы перемежаются с узловатыми низкорослыми соснами, за которыми ряд таких же низкорослых и отчаянно чуждо выглядящих пальм.
Она бросила вещи, прошла в спальню, ничком легла на кровать, вот тогда дверь и открылась. А за ней вкрадчивой, холоднокожей ящерицей уже ждал ее черный, скаля белющие зубы.
Он был голым и лоснящимся, когда же Марина увидела, что у него между ног, то ее затрясло.
Но тот велел не бояться, сказав, что не тронет — никогда не любил худых.
И вновь стал что-то насвистывать, а она смотрела на него и думала, где он скрывает силу.
А потом вдруг стало холодно, и она почувствовала, что черный чего-то боится.
Не всего, не как она, но в нем тоже есть страх, как есть он у всех в этом мире.
Она не рискнула спросить, что так напугало его, просто попыталась увидеть, и это удалось: смутно, через маркую пелену, застилающую глаза.
Черный боялся человека, которому сделал больно.
Он жалел его и больше всего страшился увидеть вновь — ящерицы стыда сновали по телу черного, темно-зеленые, пурпурно-черные, белые с голубыми крапинками.
Поэтому и сам вначале притворился ящерицей.
Марина принялась снимать пресмыкающихся, но они цеплялись коготками за лоснящуюся кожу и громко шипели, высовывая длинные тонюсенькие язычки.
И тогда она поняла, что надо сделать.
Разбиться в лепешку, но найти того человека: он должен быть здесь, бродит, скорее всего, по близлежащим улицам.
Она найдет и избавит черного от страха.
Получит часть его силы и перестанет бояться.
Страх на страх, сила на силу, вдвоем они одолеют все.
Станут властителями мира.
Она тихо прикрыла дверь, сходила в ванную, потом переоделась.
Когда надо, можно побыть приманкой.
Накрасить глаза и губы, прежде всего — губы, пухлые и большие, для приманки в самый раз.
Надеть тесные джинсы — пусть видят, какая у нее попа.
И такую же тесную маечку, чтобы выпячивала соски.
Не забыть темные очки — солнце еще высоко, будет слепить глаза.
И выйти из дома, пройти мимо бассейна, зачем-то улыбнувшись юным кипарисам, низкорослым соснам и пальмам, томно качающим листьями.
Она не впервые работает приманкой, вот только раньше добыча бывала не столь велика.
Главное — набраться терпения, охота может оказаться долгой.
Час… второй…
Приходится перекусить и выпить стакан вина.
И снова — на охоту.
Все время надо помнить лицо, а ведь она видела его мельком, через пелену, застилающую глаза….
Мужчина лет тридцати, с короткой стрижкой… И очень красивые плечи… Хотя это не примета, вон идет с красивыми, и вон, но все это явно не то.
То появляется случайно, даже не появляется: спи ной чувствует добычу.
Стемнело, гудят от усталости ноги, увидела смешного маленького кролика и решила внимательно рас смотреть.
Ушки черненькие и черные пятнышки по тельцу — ящерицы были противнее, этот просто симпатюля!
Наклонилась над ним, тут и произошло.
Кто-то стоял сзади и смотрел, не отводя глаз.
Впивался, буравил, прожигал взглядом спину.
Она знает, что сейчас произойдет — рыбаки назвали бы это поклевкой.
Охота, рыбалка — какая разница….
Ее гладят по попе, крючок уже во рту.
— Excuse me! But you so beauty!
— He понимаю! — говорит она.
Мужчина облегченно вздыхает и по-русски же повторяет:
— Извините! Но вы такая красавица!
