очень богатый: от Верки Сердючки до Джо Дассена…
— Не разобрала… Что-то про артиллеристов… — покачала головой Ольга Гавриловна.
Уф! Повезло, можно сказать…
— Так тебе покушать нести?
— Неси, Гавриловна, неси, родная!
Медсестра принесла тарелку жидкого супчика и, невзирая на мои уверения, что руки уже действуют, стала кормить меня с ложечки, ласково приговаривая чуть ли не «за маму, за папу». Затем переключилась на обзор госпитальных новостей — принялась рассказывать, кто в какой палате лежит, да какой прогноз дает им всем и каждому в отдельности «строгий, но справедливый» главврач Пал Михалыч. Чтобы пустить поток ее красноречия в другое русло, я спросил про обстановку на фронте. Она оказалась неутешительной — немчура поганая давила везде, как асфальтовый каток, но были и локальные успехи РККА.
— Дубно-то назад отбили, милок! Да-да! Сегодня утром и отбили! С юго-запада восьмой мехкорпус, а с севера наш, девятнадцатый! Говорят, что танков немецких там стояло — и не сосчитать. На ремонте, стало быть, стояли, а тут наши — раз, и захватили! — с видимым удовольствием поведала Гавриловна, словно сама принимала личное участие в лихой атаке.
Это что же получается? Дубно ведь в глубоком немецком тылу… был. Я уже примерно держал в голове всю местную географию, не то что в первый день, и сообразил — далеко прорвавшаяся одиннадцатая танковая дивизия оказалась в окружении. Клещи мехкорпусов сомкнулись точно за ее спиной. А то, что в отбитом городе захватили кучу небоеспособных танков, говорит о том, что удар пришелся аккурат по ее тыловым подразделениям, в частности по ремонтникам.
— А под Острогом как?
— Так, нормально все… под Острогом… — с некоторой запинкой ответила Гавриловна.
— Ты точно знаешь или не в курсе? — уточнил я. — Что именно делается в Остроге? Взяли его немцы или нет?
— Взять-то взяли, — вздохнула медсестра. — Еще два дня назад. Потом наши его отбили, потом снова немцы… В общем, точно неизвестно, что там происходит. Может, уже снова отбили, а может, и нет.
Понятно — военное счастье переменчиво. К тому же здесь информация в режиме «онлайн» не передается. Вполне вероятно — город снова наш, только узнаем мы это часа через три-четыре. А что мне это дает? В плане спасения ребят? Да хрен его знает! Как поведут себя немцы в окружении? Разбредутся по лесам или будут прорываться компактной группой? Или, захватив Острог, вообще останутся на месте в ожидании внешней помощи? Ни хера я про их тактику не знаю… Но для спасения детишек лучше будет, если фашисты будут на жопе ровно сидеть, никуда не высовываться.
Выхлебав супчик, я откровенно устал. Аж испарина на лбу проступила. Хорошо меня вчера шарахнуло, если от такого простого дела в пот бросает! От предложенной доброй женщиной каши в качестве второго блюда я отказался, а вот стакан компота из сухофруктов выпил с большим удовольствием. Хотя и был он чересчур, до приторности, сладким и теплым. Сейчас бы ледяной, до зубной боли, минералки с газиком… Мечты, мечты…
Поблагодарив Гавриловну за угощение и развлечение (в виде новостей), гордо отказываюсь от «утки» (далась ей эта «утка»!). Медсестра уходит, пообещав привести для осмотра моего бренного тела главврача. А я, в ожидании визита местных эскулапов, принимаюсь за самотестирование.
Зрение? Получше, но все равно «туннельное» — все, что по бокам, расплывается. Руки? Шевелятся, но ту же ложку я бы не удержал. Ноги? Ноги до сих пор не двигаются! Голова? Пытаюсь приподняться, но резкий приступ головокружения бросает меня обратно на подушку. Ну, все ясно — не боец я. Укатали сивку… другие сивки. И что теперь со мной будет? Куда я, такая развалина, денусь? Дед с голодухи дистрофию получил и проблемы с сердцем на всю жизнь, а я, весь такой из себя боевой, заработал паралич. Вот и думай — что в итоге лучше?
— Ну что, ранбольной, как самочувствие? — с порога, не поздоровавшись, в лоб спросил молодой, лет тридцати, мужик в белом халате.
Это еще кто? Медбрат? И только по какой-то… угодливой улыбке Ольги Гавриловны догадываюсь — этот высокий худой парень с усталым равнодушным лицом и есть главврач.
— Спасибо, доктор, херово! — честно отвечаю я.
— Вот и хорошо! — машинально говорит Павел Михайлович, присаживаясь рядом и выверенным до автоматизма жестом нащупывая пульс. И только через пару секунд, сообразив, что мой ответ сильно отличается от бодро-привычного, вскидывает на меня внимательные глаза. — Э-э-э… в смысле? Тебе плохо? Что болит?
— Ничего не болит, но вот как раз это меня и тревожит! — пытаюсь пошутить я. — Если у больного ничего не болит, то он, скорее всего, уже мертв…
Врач едва заметно усмехается — шутка-то старая. Послушав через деревянную трубку (я такую только в кино видел) сердце и легкие, Павел Михалыч приступает к проверке рефлексов. Простучав молоточком нервные узлы, он недовольно кривится.
— Жить буду, доктор? — усмехаюсь я. Ожидая в ответ циничное: «будете, но плохо и недолго».
— Обязательно, ранбольной! Я на этом категорически настаиваю! — без улыбки сказал врач. — У тебя наблюдаются последствия контузии, но не в такой тяжелой форме, как я думал при первоначальном осмотре. Рефлексы постепенно восстанавливаются. Надеюсь, что через месяц-полтора ты будешь ходить.
— Полтора месяца? — удивленно говорю я.
— Боишься, что без тебя немцев разобьют?
Вот как раз этого я совсем не боялся. Четыре года тяжелой кровавой войны впереди — даже у сегодняшних сопляков будет возможность шашкой помахать…
— Хотелось бы побыстрей. Неохота овощем лежать…
— Обещаю — ты еще побегаешь! — серьезно говорит врач. — А сейчас мы тебе пару укольчиков поставим. Для общей бодрости! Пойдемте, Ольга Гавриловна, я сделаю назначение.
Консилиум покидает палату, и я снова оказываюсь предоставленным сам себе. После беготни последних дней — оно вроде как и неплохо — полежать отдохнуть. Но непривычно! Вроде бы сделал все, что планировал, — добрался до своих, сообщил о ребятишках. Но сердце не на месте… Понимаю, что с эвакуацией справятся и без меня, но так и тянет проконтролировать.
Однако накопившаяся усталость дает о себе знать — постепенно успокаиваюсь, веки тяжелеют, и я проваливаюсь в сон. Снится мирная жизнь — как мы с дочками гуляем по зоопарку, и младшая почему-то боится подходить к клеткам. Она у меня вообще жуткая трусиха — когда учил ее на велосипеде кататься, то страшно пугалась самых пологих спусков. Старшенькая смеется над страхом сестры. Смеется заливисто, постепенно переходя на бас…
И тут я понимаю — басовитый смех — это уже не сон. Это кто-то громко хохочет в коридоре госпиталя. Вот ведь распирает мужика… А голос-то… прямо-таки шаляпинский!
Внезапно в мою палату начинает пролезать нечто… В первый момент мне кажется — в дверь заталкивают шкаф, на угол которого, для убережения от царапин и пыли, накинули белый халат. Но следом за «углом» показывается чья-то мощная шея, обернутая отложным воротником защитного цвета… Вот это габариты! После встреченного Пети Валуева я не слишком удивлен, но все же… Чем здесь военных кормят, что их разносит вширь и в высоту?
Чтобы попасть в палату, мужику приходится нагнуться, одновременно протискиваясь боком. Хотя, надо признать, проделывает он это довольно ловко — видимо, сказывается постоянная практика.
— Ну, здорово, пионер! — рокочет великан, обдавая меня свежим перегаром.
— Здравствуй, дядя, коль не шутишь! — отвечаю, пытаясь сообразить — кого еще мне черт принес. Очередной представитель «кровавой гэбни»? На красных петлицах — один прямоугольничек. Это называется «шпала» — всплывает в памяти. Фиг их разберет, с этой геометрией, в каком он звании!
— Капитан Свистунов! — представляется здоровяк. — Командир роты отдельного разведбата. Это нам ты у переезда помог. За что тебя все ребята благодарят. Не напади ты с тыла — умылись бы мы кровушкой! Накрутили там немцы… И минометы, и пушки, и пулеметы… И все замаскировано… В общем, вот!
Капитан выставляет перед собой объемистый вещмешок.
— Это тебе хлопцы подарочек собрали, — объясняет Свистунов, видя мое недоумение.
