какое-то оружие.
Волки были неорганизованны, это я заметил с удовлетворением, поэтому вернулся назад и залез в свою ямку, ожидая приказов.
В это время Тайтэнд и Лайнмен уже работали сообща.
Только и слышалось:
– Двадцать восьмой. Семнадцатый. Шестой.
И взлетали, падали, разваливались маленькие человечки на вкопанных в землю капсулах осветительных ракет. Били ракеты здорово – поднимались в воздух яркими звездами, на секунду освещали весь лес мертвенно-белым светом и вносили панику и дезорганизацию и без того в нестройные ряды Волков.
– Лайнмен, давай-ка ему в обратную, пока перезарядиться не успел, – сказал Квоттербек, и теперь уже с нашей стороны ощетинилась синим лучом грозная «Игла».
И снова гул захватил лес, пропахал в нем глубокую рану, повалил несколько деревьев и утих вдали.
Меня уже трясти начало от противостояния «Игл», но тут добавилась новая напасть – как сухой град, застучали вокруг щелчки обычных выстрелов. Стреляли из разболтанных стволов, но так часто и густо, что в итоге обязательно в кого-нибудь попали бы.
Я оказался на линии огня, поэтому уткнулся лицом в песок и в один момент слился с ним воедино, впечатался в рельеф с погрешностью в ноль целых ноль десятых, иначе ходить бы мне до конца дней с дыркой в голове.
Сверху летели щепа и ветки. Упало совсем рядом любовно сплетенное какими-то птахами гнездо.
Такая атака приводила меня в бешенство, хотелось встать, схватить автомат и показать недоумкам, как надо стрелять, но в глубине моего сознания еще жила капля благоразумия, поэтому я лежал тихо и только сильнее вжимался в ямку, как только песок поддавался хоть на миллиметр.
Мой шлем, приняв такие игры за чрезвычайную обстановку, с упорством истинного союзника выделял мне красным зажатого между шилдкавером и песком муравья и настойчиво брал его в таргет.
И все-таки меня задело. Неуклюжая, не отболевшая еще свое рука предательски высунулась наружу и поймала пулю ровно тем же местом, где прежде вывернуло кусок мышц сетью «Доброго». Снаряд второй раз упал в ту же воронку, и это было так больно и неожиданно, что я просто взвыл сквозь сжатые зубы и на минуту разучился дышать.
– Стоп! Дай им войти в круг.
– Раннинг?
– Воет, значит, башка на месте…
– Пятнадцать… десять… пять… Заряжайся, Лайн.
– А вот там тоже уже успели зарядиться…
– Только нам бежать некуда, а им на лески.
– Раннинг?
Да тут Раннинг, хотел ответить я, но просто валялся и хватал ртом воздух.
– Уходим, Раннинг! У-хо-дим!
Я понимал – к нам пристрелялись, перезарядились… И сейчас грохнут прицельно. Но еще я понимал, что сам загнал под это дерево полумертвую Эбу, и потому… Потому, когда снова начал набирать пульсирующей силы синий луч, я скатился вниз и нырнул в пещеру и там впечатал в стену мокрую и глупую Эбу, которая сидела в уголке и держала на руках какого-то зверька.
Взрыв раскатился прямо над нами. Я оглох и ослеп который раз за неделю, но сумел выгнуться так, чтобы закрыть Эбу от посыпавшейся сверху лавины горячего песка и кусков коры.
Посыпалось все это не прямиком вниз, а по какой-то изогнутой траектории, но зато потом дело завершило рухнувшее в полуметре от нас исполинское дерево, пережженное посередине, словно какая- нибудь спичка. Оно тлело, но не разгоралось – слишком полнокровным оказался ствол.
Когда я обрел способность видеть и отбросил шилдкавер, который растрясло до полной бесполезности, то увидел в темноте раскрытый в ужасе рот Эбы и ее руки, сжимающие то ли кролика, то ли барсука.
– Да выкинь ты его! – проорал я ей на ухо.
– Раннинг!
– Живой.
– Беседует там с кем-то.
– Раннинг, накинь шилдкавер, я тебе квадрат подсвечиваю.
– Он сломался, – сказал я.
– Тогда беги на северо-запад.
Я снова подхватил на руки Эбу вместе с этим ее барсуком и выкопался спиной вперед.
На черном небе догорала последняя ракетница, ее ветром сносило вниз, и видно было только верхушки деревьев, а больше ничего, но мне было достаточно, чтобы определить направление.
Я побежал, пригибаясь настолько, насколько мне позволял вес Эбы. Хорошо, что ходил здесь днем – ноги помнили каждую кочку, а появившиеся преграды в виде поваленных деревьев я перепрыгивал на чистом автопилоте.
Все еще щелкали вокруг выстрелы, но уже неуверенно, как последние капли дождя, и попасться на них мог только круглый дурак. Метнулась однажды навстречу длинная тощая тень и успела даже замахнуться и сбить с меня расстегнувшийся шлем, но я отпустил завизжавшую Эбу и с остервенением прошелся по плотному чужому телу лезвием ножа. Тело отвалилось в сторону, я снова подхватил Эбу и свернул в заросли тлеющего кустарника, надеясь, что в эту дымовую завесу за мной никто не полезет.
– Заряда больше нет, – сказал Лайнмен.
– Волки тоже кончились, – ответил ему Квоттербек, и одновременно с этой его фразой я рухнул с какого-то обрыва и покатился вниз, кое-как закрывая собой Эбу.
И там, внизу, мне в висок уткнулось дуло автомата.
– Встать, – приказал голос, обычный голос, извне, а не из наушника.
Я медленно поднялся и увидел наглую ухмыляющуюся рожу Тайтэнда.
– Я тебя прикончу, Тайт, – выдохнул я и тут же вспомнил, что в моей нынешней ситуации нет ничего невозможного.
До утра мы отсиживались в овраге, наспех обтянув его защитными лесками. Лайнмен заряжал «Иглу», сидя в сторонке, и выглядел очень довольным – он собственноручно лишил Волков их главного козыря и выиграл противостояние «Игл». Тайтэнд тоже был доволен собой – на его лесках по всему лесу были развешаны различные части человеческих тел, а Квоттербек никакого довольства не выражал, а занялся моей раной.
Он отвел меня в сторонку, посадил на землю и внимательно осмотрел то, что сделала пуля с только- только заживленной мышцей. Оказалось, она разворотила и нарощенную ткань, и мою собственную, поэтому теперь было непонятно, куда лить искусственный наполнитель. Квоттербек ограничился тем, что заставил меня закусить ремень, и вытащил из раны пулю.
– Надо восстановить подвижность до того, как войдем в переход, – сказал он. – Если ты попадешь туда с такими повреждениями, переход их зафиксирует.
– А что мне нужно?
– Кусок мышцы. Выбирай донора, тебе никто не откажет.
Задал он мне задачку… я не мог обратиться к Тайту или Лайнмену, потому что и без того казался им обузой, но и просить о донорстве Квоттербека тоже не мог.
Так я сидел и молчал, держась рукой за плечо и заранее представляя весь мой нелегкий путь – с раной через переход, фиксация раны переходом, и вот на ринге инвалид, встречайте.
Шрамы куда ценнее гладких, нетронутых тел. Поэтому, сколько бы вы меня ни кромсали, толку не будет. Просто добавятся шрамы. Моя история и моя память.
Если после Матча я встретился бы со всей серией моего Квоттербека, то узнал бы его моментально… и не только по шраму на плече.
Квоттербек стал моим донором, кто же еще? Колдовал над пересадкой рукастый Тайтэнд. Он обложил обе раны салфетками, пропитанными антисептиком, обколол их со всех сторон, растянул щипцами и
