тому же меня парализовал страх возможных последствий маленькой почтовой открытки со спиралевидными узорами и отчаянной коротенькой мольбой о внимании. Открытка останется лежать на столике для почты в коридоре, заваленная мебельными каталогами, рекламными проспектами супермаркетов и пачками купонов в синих конвертах, окончательно подтвердив мое предположение: я ничего не значу для отца как дочь.
Ник присел рядом и дружески похлопал меня по спине, не думая, впрочем, извиняться. Он не падал ниц, не корил себя последними словами, не молил о прощении, сокрушенно бия себя в грудь, и не вешал повинную голову.
— Твой отец все равно узнал бы, — сказал Ник.
Конечно, узнал бы, но от посторонних — подчиненных, приятелей, клиента, которого сто лет не видел, но не от дочери, не из красочной открытки с отчаянно-беззаботным «надеюсь увидеть» на обороте.
Не дождавшись ответа, Ник, с молоком матери впитавший оптимистическое препятствия-суть-то- что-мы-видим-когда-отводим-взгляд-от-цели, закончил свою мысль:
— Кто знает, вдруг его появление станет приятным сюрпризом!
Я устало посмотрела на Ника. Какие уж тут сюрпризы… Мне чаще достаются целые четки из неожиданных неприятностей.
Увидев мою мрачную мину, уныло опущенные плечи и упорное нежелание замечать луч надежды, Ник вышел из себя. Даже у прирожденных миротворцев и потомственных дипломатов есть точка кипения.
— Черт бы все побрал, Лу, ты ведь не знаешь, как поступит твой отец! Ну почему ты заранее уверена в самом худшем? По-твоему, ты всех насквозь видишь? Ни черта ты не видишь и не понимаешь!
Глаза Ника горели. Он сжал кулаки, еле сдерживая желание насильно накормить меня ложкой здравого смысла. Не будь мы в общественном месте, он, не исключаю, пересчитал бы мне зубы.
Я оглянулась. Ханна разговаривала с женщиной в темных очках с непрозрачными стеклами, держа в руках буклет, открытый на странице с различными дизайнами встроенных столов. Посетительница с интересом слушала и задавала вопросы.
Ник был прав, точно я ничего не знала — нельзя же знать все, — но за двадцать девять лет любой научится просчитывать действия близких людей с высокой долей вероятности. После жизни, состоящей из череды разочарований, можно не глядя метнуть дротик в мишень и попасть в «яблочко».
— Пожалуй, вернусь к работе, — сказала я, решив закончить разговор, продолжение которого было чревато крупной ссорой. — Ханна советовала мне проявлять больше инициативы.
Ник не хотел останавливаться — он еще не все раздражение высказал и не весь гнев излил. Он яростно смотрел на меня несколько долгих секунд, но в тот момент, когда я уже втянула голову в плечи в ожидании нового града аргументов, безнадежно покачал головой. Хотя именно его поступок не вписывался ни в какие рамки, он выглядел расстроенным моим поведением.
— Мне, пожалуй, тоже пора на работу, — бросил он, но на выходе остановился и спросил: — Что ты делаешь завтра вечером?
— Ничего особенного. Наверное, пойду домой и завалюсь спать. А что?
— Я уже обещал Ханне, что поведу вас праздновать успех, — сказал Ник бодрым приподнятым тоном, пряча разочарование за фасадом веселья. Молчание — худший враг дипломата: невозможно что-либо решить, если играть в молчанку. — Заказал столик в «Двух гаменах». Будем есть, пить и говорить о том, какое странное занятие раскрашивать коврики, — добавил он, пытаясь казаться беззаботным.
Я не способна на такие поступки. У меня организм иначе работает. Я не хорошо смазанный «феррари», у которого скорости переключаются задолго секунды, но все же выдавила слабую улыбку. Завтра — это не сейчас. Завтрашний вечер — дальний, едва различимый берег.
— Конечно, сходим, отличная идея.
Ник кратко обнял меня напутственным жестом в стиле «иди и задай им жару», тронул за плечо Ханну, попрощался с ней и покинул Таллулаленд. Я смотрела ему вслед, зная, что Ник обернется — отойдет на несколько шагов, остановится и повернет голову назад удостовериться, что я провожаю его взглядом, несмотря на новости и переживания последних пяти минут. Ник всегда выбирает момент убедиться, что с теми, к кому он неравнодушен, все в порядке. Но теперь мне было этого недостаточно. После сейсмического сдвига в Таллулаленде отношения двух верных товарищей перестали меня устраивать, как любимая замшевая куртка, ставшая слишком узкой в плечах.
— Лу, — обратилась ко мне Ханна, подходя под руку с посетительницей в темных очках, — это Мартина Бирд, редактор раздела моды в «Эль декор». У нее есть несколько вопросов по поводу твоих столов, на которые я не могу ответить. Я пыталась рассказать о специфике процесса лазерной резки, но спохватилась, что слабо понимаю, о чем говорю. Я здесь только в качестве украшения. Если хотите узнать о чем-то, кроме цвета и цены, обращайтесь к Таллуле, — закончила Ханна, улыбкой извиняясь за кажущуюся некомпетентность. Это ее техника продаж и тактика обхаживания клиентов: дескать, она — оформление витрины, а Таллула — содержание.
Ханна отошла, чтобы заняться красавцем в темно-сером шарфе, — по языку ее жестов осталось неясным, пыталась она заинтересовать клиента настенными светильниками или собственной особой, — а я осталась отвечать на вопросы Мартины Бирд о лазерной резке, удерживаясь от словесного по… тока, случившегося у меня утром перед фотографами из «Нью-Йорк-1». Я обрадовалась проявленному Мартиной интересу и пришла в восторг от намерения «Эль декор» написать статью о моих изделиях, но помимо воли то и дело оглядывалась по сторонам. Я искала лицо отца в толпе посетителей, борясь с медленно подступающим отчаянием и сознавая, что теперь до последнего дня выставки буду ждать его прихода. Когда я поняла, что не в силах ничего с собой поделать, смутные очертания завтрашнего вечера окончательно утратили четкость.
Глава 3
На следующее утро в половине восьмого я заперла входную дверь, сбежала вниз на пять лестничных пролетов — Ханна чуть ли не наступала на пятки — и выскочила из подъезда на стылый воздух. Утро выдалось на редкость холодное, и хотя автомобиль был припаркован у соседнего дома, дорога показалась бесконечной. На Десятой улице мы не успели на зеленый свет и, дрожа, ждали, пока проедут доставщики срочных заказов в машинах со включенными «печками». Наконец зажегся зеленый, мы судорожной рысью побежали через улицу, но посреди проезжей части Ханна резко остановилась и схватила меня за руку.
— Без паники, — сказала она, больно стиснув мое запястье.
Яне видела причины для паники — в этот ранний час на Бликер-стрит было малолюдно и тихо, лишь несколько прохожих шли против ветра, пригнув головы, — но приказ застал меня врасплох, цепкая хватка подруги заставила сердце замереть от испуга, и я огляделась, ожидая увидеть грабителя или взбесившегося слона, с топотом несущегося на нас. Однако ничего угрожающего, кроме риска простудиться под ледяным ветром, поблизости не наблюдалось.
Ханна потянула меня к тротуару.
— Сохраняй спокойствие, и все обойдется.
— Черт тебя побери, Ханна! — не выдержала я, пытаясь вырвать руку, в которую подруга вцепилась мертвой хваткой. — Что происходит?
Шикнув на меня, Ханна тихо сказала:
— Видишь вон ту женщину?
Я скосила глаза в том направлении, куда Ханна указывала пальцем. На другой стороне улицы стояла дама в шерстяной куртке с деревянными брусками-пуговицами. Внешность незнакомки показалась мне самой заурядной: мешковатая зеленая куртка, волосы скрыты под шотландским клетчатым беретом из овечьей шерсти.
— Ну?
— Это Джильда.
Тут уже я вросла в землю, помертвев от страха.
