обычно крепится, не было, волны легко и свободно перекатывались через палубу — и ни одной живой души. Катер уже почти вплотную подошел к шхуне, когда между ними вдруг вырос огромный водяной смерч, как будто сама смерть, увидевшая, что кто-то покушается на принадлежащую ей добычу, встала стеной на их пути. Первая попытка подойти к судну не увенчалась успехом. Вторая — тоже. Ветер отнес катер далеко в сторону. Огромная волна так сильно ударила в корму, что захлестнула катер, и моряки на некоторое время не то что фелюгу, но и друг друга потеряли из виду.
Ахмад только теперь понял, что спасти пострадавшего в море вовсе не легко, даже если его удастся найти и кажется, что до него уже рукой подать. Вырывать его из пасти разъяренного моря куда труднее, чем это представлялось Ахмаду раньше.
Лицо Таруси посерело, осунулось. Губы нервно подергивались. Глаза налились кровью. На лбу кровоточила ссадина. Ноги были напряжены, словно не катер, а он сам, пружиня, прыгал с одной волны на другую. Застыв на корме, крепко держась обеими руками за штурвал и подавшись всем туловищем вперед, он был похож на льва, приготовившегося к решающему прыжку на врага, который уже прицелился, чтобы сделать роковой выстрел.
В душе Таруси происходила борьба. Принять вызов, попытаться еще раз подойти к судну? Но разве он может быть уверен в успехе, когда сама смерть встает перед ним, грозя перевернуть и поглотить их катер? А тут опять заморосил мелкий дождь, застилая все серой пеленой. Идти в таких условиях на сближение еще труднее… Голос разума нашептывал: «Оставь эту затею. Судно Рахмуни спасти невозможно. Судьба его решена. Возвращайся, пока не поздно, домой! Ты сделал все, что мог. Нельзя рисковать жизнью людей, которые доверились тебе. Не будь таким упрямым!» Но тут же вступал голос совести: «Неужели испугался? Ведь ты решил спасти судно Рахмуни любой ценой! Какой же ты моряк, если не готов к самопожертвованию? Погибнешь, о тебе скажут: «Дурак — пошел на верную смерть». А вернешься ни с чем, скажут: «Трус — даже не попытался спасти судно, которое было бы хоть каким-нибудь утешением семье погибшего». Выбирай! Но не ошибайся!..»
Эти мысли как молнии вспыхивали в его сознании, будто освещая ему путь к тому единственно правильному решению, которое он должен был принять. Он хотел подтвердить право называться моряком, доказать свою смелость и мужество. Но доказать более убедительным способом, чем приходилось делать это когда-либо раньше. А еще большим его затаенным желанием было испытать неповторимое чувство радости и счастья, когда он на виду изумленных людей будет буксировать к берегу уже похороненное всеми судно.
Ветер относил катер все дальше и дальше от фелюги. И когда моряки решили уже, что капитан, вняв, очевидно, голосу рассудка, отказался от своей безумной затеи, Таруси уже отрезал для себя всякие пути отступления. В свой первоначальный план он внес кое-какие изменения. Теперь остается только его выполнить. Но прежде всего он должен начистоту поговорить с моряками, объяснить им свой замысел.
Оставаясь на месте и не выпуская из рук штурвала, Таруси сделал знак морякам, чтобы они подошли к нему. Внимательно и грустно, с каким-то невысказанным страданием посмотрел он в глаза каждому, будто прощаясь с ними навсегда, и с трудом, словно превозмогая боль, глухо произнес:
— Друзья…
Голос его дрогнул, он замолчал. От этого молчания у моряков сжались сердца. Они интуитивно почувствовали, что за продолжительным, но полным значения молчанием, за этим словом, которое с таким трудом выжал из себя капитан, последует что-то очень серьезное и важное.
— Друзья! — повторил Таруси уже твердым голосом. — Я решил спасти это судно, и я его спасу!..
У моряков отлегло от сердца. Это для них не было новостью. Он мог этого и не говорить. Они знают очень хорошо Таруси — раз он что задумал, то уж добьется своего. Его упрямство всем известно. Но зачем ему понадобилось созывать всех моряков? И почему он опять молчит?..
— Вы на катере возвращайтесь в порт! — повелительным тоном произнес Таруси.
— А ты, капитан? — воскликнул Исмаил, не скрывая своего удивления и протеста против страшной несправедливости, которая вот-вот должна совершиться.
— А я один поплыву на фелюгу, — стараясь скрыть свое волнение, ровным голосом объяснил Таруси.
В эту минуту раздался страшный треск, и сразу же вслед за раскатом грома хлынули потоки дождя. Но никто на это не обратил внимания. Казалось, что он полил специально для того, чтобы как-то вмешаться в происходящее, смыть тот горький осадок, который оставили у всех на душе слова Таруси. Моряки знали, что отговаривать его бесполезно. Поэтому они заявили капитану, что одного его никуда не отпустят.
Таруси ответил не сразу. Он круто повернул штурвал, направив катер на фелюгу, ловко обогнул большую встречную волну и только потом сухо сказал:
— Я с вами спорить не собираюсь. Я капитан, и я отвечаю за катер. Поэтому приказываю доставить катер в порт. А за меня вы не беспокойтесь. Я плаваю хорошо. Уж до фелюги-то доберусь. Постараюсь привести судно в порт. А потонет — что ж, мы сделали все возможное, чтобы ее спасти, хоть совесть нас не будет мучить. Конечно, можно было бы попробовать взять фелюгу на буксир. Я думал об этом, но слишком большой риск. Могут оба вместе, и фелюга и катер, пойти на дно. К тому же при таком шторме, если буксировать, вряд ли выдержит и канат. Оставить фелюгу — она неизбежно потонет. А продержаться на ней я смогу долго, особенно если нет нигде течи. За это время вы доберетесь до порта и придете с подкреплением ко мне на помощь.
— А если она потонет раньше, чем мы сумеем обернуться?
— Ну что ж, как-нибудь доплыву до берега. Вы же знаете, я хорошой пловец.
Да, они это знали. Но сейчас он говорит это только для того, чтобы успокоить их. На самом деле он думает другое: «Я утону вместе с ней». Но произносить этих страшных слов не хочет.
— Значит, за нас ты боишься, а за себя нет?
— Понимайте как хотите…
— А почему бы нам не подождать в катере, пока ты будешь возиться с фелюгой?
— Что это даст? Раз уж я поднимусь на фелюгу, то не брошу ее, пока она держится на воде. А у вас может кончиться горючее. Что тогда? Катер с заглохшим мотором долго на волнах не продержится. Так что пока тарахтит движок, направляйтесь к берегу. И не теряйте времени зря — поторапливайтесь!
Моряки переглянулись. Неужели Таруси хочет последовать за Рахмуни? Попробовали все-таки отговорить его. Тщетно…
— Не утруждайте себя и не мучайтесь понапрасну, — сказал Таруси. — Я все обдумал, все взвесил. Теперь надо действовать. Пожелаем друг другу удачи, и да хранит вас аллах!
— Капитан, может быть, ты все-таки выполнишь мою просьбу? — робко спросил его Исмаил.
Таруси, внимательно посмотрев на него, улыбнулся:
— Если хочешь обменяться поцелуями, пожалуйста. А о чем-либо другом лучше не проси!
— Я хотел спросить тебя, кто станет за штурвал?
— Раджаб, — Таруси ответил не задумываясь, словно это давно уже было решено. — Раджаб! — позвал он. — Бери штурвал!
Уступив ему свое место, Таруси ободряюще похлопал его по плечу:
— Держи по ветру! А как увидишь берег, иди прямо к нему. Ну, бог тебе в помощь!
Таруси подошел к борту. Ахмад все это время не сводил глаз с Таруси, но в разговор не вмешивался. Все это словно не касалось его.
Таруси понимал, что, поручая управление катером Раджабу, он тем самым косвенно наносил обиду другим матросам. Но он сознательно выбрал Раджаба, ибо тот был самым опытным моряком. К тому же и по возрасту он был старше всех. А это уже само по себе вызывает уважение. В трудную же минуту это особенно важно, ведь случиться может всякое. Нужно, чтобы все беспрекословно выполняли приказания старшего. Конечно, они все четверо — и Раджаб, и Исмаил, и Рамадан, и Ахмад — прекрасные ребята, преданные ему. Сами вызвались идти с ним ночью в море. Не испугались ни бури, ни шторма. Трудились все на совесть, не покладая рук. Настоящие моряки. Но Раджаб из них все же самый искусный и выносливый моряк, хотя на вид и хлипкого телосложения.
Катер сделал разворот. Все, сознавая, очевидно, важность наступившей минуты, молчали. И вдруг за бортом поднялся фонтан брызг, будто бросили в воду большой камень. Они не сразу даже осознали, что это
