Дыхания не слышно. Но, приложив ухо к его груди, Таруси услышал слабое биение сердца. Значит, жив еще. Теперь задача — как удержать еле теплившуюся в нем жизнь? Прежде всего надо перенести его вниз, в каюту. Может быть, там найдется какая-либо одежда. Или хотя бы сухая сеть. Да, но кто станет у румпеля? Когда руки Рахмуни разожмутся, судно опрокинется. Вот когда Таруси пожалел, что не оставил катер. Не хотел подвергать риску своих товарищей. Какая непростительная ошибка! А теперь за это должен расплачиваться жизнью человек, который сделал все возможное и невозможное, чтобы победить смерть. Ради его спасения Таруси не пожалеет своей собственной жизни. Как грешник в порыве раскаяния, он готов был размозжить себе голову. Он дорого заплатил бы за то, чтобы жена и дети Рахмуни увидели его живым.
Как утопающий перед тем, как сделать последний вдох, он с отчаянной надеждой еще раз обвел взглядом все вокруг. На разбитой палубе только они двое. Волны перекатываются через палубу, бьют судно в борта, швыряют его в разные стороны, бросают с одного гребня на другой и обрушиваются на корму сверху, будто утрамбовывая его, прежде чем навсегда опустить в морскую пучину. А в бескрайнем просторе моря не видно ни корабля, ни паруса, ни лодки. Только рев волн, да свист ветра, да дальние раскаты грома, зловеще возвещающие новый ливень.
Встав на колени, Таруси осторожно разжал пальцы Рахмуни, потом одной рукой взялся за румпель, другой бережно обнял почти безжизненное тело и прислонил его голову к своей груди. Но что предпринять дальше, он не знал.
Шторм не утихал. Черные тучи, обгоняя друг друга, неслись над головой, опускаясь все ниже и ниже, будто черным саваном обволакивая затерявшуюся в нем фелюгу. Таруси с гневом поднял глаза к небу: «Почему ты такое безжалостное и жестокое? Почему ты так несправедливо? Нет, не ко мне! Почему ты так несправедливо и безжалостно даже к детям Рахмуни, которые ждут не дождутся своего отца? Неужели ты не сжалишься хотя бы над этими крошками и не сделаешь так, чтобы отец мог поцеловать их розовые щечки и погладить золотистые головки? Даже у каменного истукана и то смягчится сердце! Неужели ты, о небо, останешься глухим к этим мольбам?» Таруси с таким чувством произнес этот мысленный монолог, что ему на мгновение показалось, будто небо услышало или по крайней мере прислушалось к его мольбе, заставив замолчать дальние раскаты грома. Что ж, может быть, попытаться рискнуть — бросить на некоторое время румпель?
Таруси, широко расставив ноги, встал, осторожно придерживая одной рукой Рахмуни, а другой все еще держась за румпель. Прежде чем сделать первый шаг, он мысленно прикинул расстояние от кормы до люка каюты, как бы соображая, сколько потребуется ему сил, чтобы преодолеть этот путь. Затем, волоча грузное тело Рахмуни, он двинулся вперед, осмотрительно выбирая место для каждого своего шага. В каюте Таруси осторожно положил Рахмуни на пол, накрыв его лежавшим рядом парусом, и быстро вернулся назад, к румпелю. Повернул влево-вправо, стараясь выпрямить фелюгу, чтобы потом закрепить румпель. Но руль не слушался и все время как-то странно дергался, будто был сломан. А может быть, за руль уцепилось какое-нибудь морское чудище?
Таруси, подойдя к борту, наклонился и вздрогнул от неожиданности. У кормы, выбиваясь из последних сил, плавал какой-то человек. Обогнув волну, он успевал только дотронуться до лопасти руля, но очередная волна отбрасывала его назад. Он вступал в соревнование с новой волной, но, чувствуя, что та может его настигнуть и ударить о корму, коснувшись руля, отплывал в сторону, чтобы, выждав удобный момент, покрепче потом ухватиться за руль, Таруси окликнул его раз, потом второй, третий, но тот как будто не слышал. Таруси решил, что его голос заглушает эта шумная карусель волн, приводимая в движение воющим ветром, и поэтому вряд ли его можно услышать там, внизу, в самом центре хоровода взбесившихся волн. Тогда Таруси, не долго раздумывая, бросил этому неизвестному человеку канат и жестами стал показывать, как лучше ему действовать.
Когда неизвестный немного отстал от судна и поднял голову, чтобы увидеть того, кто кинул ему канат, Таруси, узнав в нем Ахмада, издал какой-то непонятный крик. В него он вложил все, что просило выхода наружу: гнев и радость, осуждение и удивление, ярость и благодарность. Он еще энергичнее стал размахивать руками, показывая Ахмаду, как ему лучше ухватиться за канат. Это был сильный, крепкий юноша — недаром он отважился вступить в опасное единоборство с морем. Но у него не хватало опыта, умения и выдержки, которые на финише играют иной раз не меньшую роль, чем сила и смелость. Именно поэтому он никак не мог ухватиться за канат. Он то отставал от фелюги, то уходил под воду, чтобы не удариться о ее борт. Раза два он пытался что-то крикнуть Таруси, но в шуме волн не слышно было даже собственного голоса. На минуту им овладело отчаяние. Мелькнула мысль: не вернуться ли назад. Но, оглянувшись, он уже не увидел катера. Отступать было некуда. Один только путь оставался: любым способом взобраться на судно. Ахмад еще раз нырнул и, поравнявшись с кормой, ухватился наконец за канат, который стал подтягивать к себе Таруси. С большим трудом Ахмад в конце концов взобрался на судно.
Почувствовав под ногами твердый настил палубы, Ахмад закачался, но его тут же сжал в своих крепких объятиях Таруси. Он обнял его, расцеловал, потом похлопал по плечу, снова прижал к груди и, отстранив, с любовью и благодарностью стал рассматривать его, будто после долгой разлуки нежданно вернувшегося сына. А Ахмад тоже смотрел на Таруси, счастливо и смущенно улыбаясь, как и надлежит, очевидно, матросу, заслуги которого замечены и по достоинству оценены капитаном. Они радовались вдвойне: во-первых, своей встрече, во-вторых, тому, что жив Рахмуни. Значит, рисковали они не напрасно.
Воодушевленные этой радостью, они, забыв про усталость, сразу принялись за дело. Поручив Ахмаду румпель, Таруси, не теряя времени, поспешил в каюту, к Рахмуни. Он приложил ухо к его груди: сердце еще билось. Он хотел приподнять Рахмуни так, чтобы из его легких вылилась вода, но спохватился: ведь Рахмуни не утопленник, он просто тяжелобольной человек, которого нужно привести в сознание. Прежде всего ему необходимо согреться. Таруси обшарил каюту, но никакой сухой одежды не нашел. Тогда надо снять с него хотя бы мокрую одежду и укрыть его чем-нибудь. Он так и сделал. Нашел кое-какое тряпье и укутал Рахмуни. Выскочил на палубу. Кое-как укрепил мачту, принялся приводить в порядок остатки паруса, с трудом связал порванные снасти.
— Теперь, Ахмад, поворачивай чуть вправо! — распорядился Таруси, придерживая руками мачту.
Ахмад повернул румпель, и судно, вздрогнув, покачиваясь и шатаясь на волнах, медленно двинулось вперед, словно выздоравливающий больной, после продолжительной тяжелой болезни впервые вставший на ноги. Ветер наполнил клок паруса, и фелюга, потихоньку набирая скорость, все увереннее стала подминать под себя волны, изумленно вдруг расступившиеся перед ней. Таруси, сменив Ахмада у руля, с детской радостью воскликнул:
— Ну вот, слава аллаху, Ахмад, теперь мы, кажется, спасены! Закрепи снасти потуже! Эх, была бы мачта в порядке. Ну, ничего! И за это хвала аллаху! Мы и так доберемся…
ГЛАВА 16
Катер с тремя моряками уже входил в порт. Не дожидаясь, пока он причалит к берегу, начальник порта срочно вызвал машину «скорой помощи».
Все с нетерпением ожидали возвращения катера, но еще с большим нетерпением — вестей от вернувшихся моряков. Видели ли они фелюгу Рахмуни? Что стало с ним и его командой? Что с Таруси? Почему их только трое?..
Ждал новостей и Абу Рашид. Ему очень хотелось узнать их раньше других — на это у него были свои соображения. Конечно, он, как и все другие, не может не восхищаться смелостью Таруси. Волей-неволей приходится признать, что он, как говорят, моряк до мозга костей. Но все же очень важно знать, жив он или нет. В зависимости от этого нужно вырабатывать и соответствующую линию поведения.
«Если он погиб, — размышлял Абу Рашид, — тогда нечего и голову ломать. А если жив, то вернется героем. Его авторитет среди моряков еще более возрастет. Моряки так и будут ловить каждое его слово и, уж разумеется, пойдут за ним куда угодно. Как я должен в таком случае себя вести? Пытаться преуменьшить
