восхитительное, как чарующий голос певицы, или спроси, хоть это и будет напрасно, в чем же кроется тайна, такая изумительная, удивительная, но непостижимая для разума очарованной души.
Саид сидел в палатке, вернее, не совсем в ней — во входном проеме. Небо освещалось ярким светом, исходящим из круглого диска луны, мощностью в миллионы киловатт. Перед ним простиралось бесконечное море, волны играли отблесками огней, влажный ветерок нес приятную ночную прохладу, ритмично и монотонно плескался прибой, мир был красив и величествен. Издалека ясно слышалось пение Фейруз, она пела, словно вела беседу с женщиной, выходящей из волн:
Проникновенный этот зов остался без ответа… Русалка, такая же красивая и загадочная, как море, очаровательная в своем молчании, возникает из моря, как луна на далеком горизонте. Только моряк с его пылким воображением, привыкший взирать на морские просторы с верхушек мачт, способен понять, что представляет собой восход луны, каково оно — появление русалки. И та и другая выплывают из глубин, из толщи воды — медленно, неспешно, величественно, в венце ореола, в полном молчании, понятном только ему.
С волнением вспомнил Саид, как нес он вахту на верхушке мачты в долгие ночные часы, озаренный полной луной. Под ним — одна вода, над ним — синева, утыканная звездами, вокруг — тишина, со всех четырех сторон — безграничное пространство. Он устремляет свой взор в ту точку, откуда сейчас появится русалка — дорогая, любимая, которая свела его с ума, как свела с ума многих других моряков. Любая живая душа стремится вырваться из ее плена, кроме души моряка, которая жаждет попасть в этот плен, насладиться этим сладким рабством, отдаться без остатка этой созданной его воображением русалке, которая выходит из морских глубин, как и Мария в песне Фейруз.
Как когда-то давно, его тело пронзила молния, превратила его в комок страсти. Он стал демоном, охваченным страстным желанием идти, мчаться без остановки, сделать что-нибудь сверхъестественное, чтобы выразить этим поступком себя и свои чувства. Чтобы остыть, успокоиться, он открыл бутылку пива, залпом выпил половину. Ему теперь не хочется ничего, только бы не кончалась эта песня, только бы не нарушилась эта тишина, ставшая его господином и его рабом. Если бы он осмелился заговорить или если бы кто-то силой заставил его сделать это, он заревел бы громовым голосом, чтобы выразить все свое волнение и муки. Звук его голоса раздастся эхом на все четыре стороны света.
Фейруз поет:
Саид вздрогнул, словно от удара электрического тока. У песни выросли пальцы, с них каплями стекает пламя, эти чистые пальцы из света касаются его тела, в них жестокость и милосердие, словно дева, в глазах которой прячется апрель, взяла у песни прохладу ручейка и жаркое дыхание вулкана, а сама всем своим теплым телом потянулась к нему, оказалась в его загрубелых руках, руках моряка, которыми он долгие годы тянул канаты и крутил штурвал. Нет, он не хочет, он не желает никаких женщин на этом свете. Его любимая — это дева, чье тело как огонь, глаза как ночная мгла, губы как сливы, весь ее облик удивителен и ни с чем не сравним. Она не явилась к нему прошлой ночью, от страсти и тоски он чуть не сошел с ума и ни в чем не находит ни покоя, ни утешения. Она — его прошлое пиршество, ушедшая радость, мучительная страсть, зовущая его броситься в море, чтобы утонуть либо отыскать на дне моря ее следы. Она его смертельный грех, убивает в нем моряка, ибо он, вечный влюбленный в море, больше всех ненавидит его.
Он не так уж невинен, но он ближе всех к аллаху. Он верующий еретик, покорный мятежник, он силен, его любит сила, он грешник, достойный милосердия.
«С ума сойду, безусловно», — подумал Саид, поднял бутылку, осушил ее и всем сердцем отдался песне.
Закончилась песня, но эхо ее продолжало жить.
Оно струилось в нем, в его чувствах, звучало в ушах, хотя любимая песня была допета. Послышалась другая песня, но не было в ней ничего о море. Он очень сожалел об этом. В эту минуту он был готов положить на деревянную стойку бара или бросить в щель фонографа все свои деньги, чтобы еще раз услышать любимую песню, но он был не в силах пойти в казино и вновь увидеть эти лица, может быть, опять схватиться с барменом или с другими неженками, выпивающими в баре.
Однажды в одном из ресторанов Дамаска, в конце 50-х годов, Фейруз пела новую песню — «Посещайте меня один раз в год». Тогда еще не существовало кассет, о них еще никто не слышал, а были автоматические фонографы. Достаточно было бросить 25 киршей и нажать номер нужной пластинки. В тот день Саид пообедал и выпил, денег у него было мало, и после расчета осталось всего четверть лиры, чтобы доехать на автобусе до квартала Аль-Мейдан, где он жил у родственников. Вдруг послышалась «Посещайте меня…». Он почувствовал тогда такое же волнение, как и сейчас, и не успела закончиться песня, как он поднялся и опустил в щель фонографа последнюю монету. Лишь бы послушать Фейруз, а там он готов был вернуться домой пешком, несмотря на декабрьский холод.
Он вспомнил этот случай, и ему показалось, будто Фейруз поет в райском саду, и что всякого, кто слышит это пение, ее голос способен вытащить из ада, исцелить от безумия или же ускорить его помешательство, и будто он — бывалый моряк — благодаря ее песне открывает для себя нечто новое в море; и от этого у него возникло страстное желание уехать с первым же кораблем — пусть только он возьмет его с собой, хоть на край света.
Он еще не выпил все свое пиво, не освободился от удивительного состояния, вызванного песней, когда увидел перед собой у входа в палатку одного из мужчин, приехавших с ним на побережье. Он не знал, что делать, и не успел спрятаться. Не помогла ему и темнота — мужчина, увидев его, закричал:
— Ты здесь?! А мы тебя ищем.
— Я только что пришел…
— Где ты был?
— В баре казино…
— Почему ты прячешься от нас? Если бы ты сказал, что собираешься в бар, мы пошли бы с тобой… Мы тоже хотели бы промочить горло после целого дня на пляже.
— Я не люблю сидеть там. — Он показал на казино.
— Если бы ты был там в нашем обществе, тебе бы понравилось. Провести вечер в казино всегда приятно.
— Я предпочитаю провести его на берегу.
— А почему ты не пришел к нам?
— Не знаю. Хотелось побыть одному.
— И все из-за того проклятого состязания?
Саиду стало неприятно. Он уже почти забыл об этом споре. Зачем ему напоминают о нем? Значит, люди не забыли… Безусловно, он поступил нехорошо, вызвал всеобщее внимание. Он не должен был
