— Но ты же знаешь, как он плавает…
— Море забирает себе только хороших пловцов…
— Так почему же оно не взяло моего отца?
Она вскрикнула:
— Храни его аллах! Не говори так, сынок. Море рассердится на тебя. Оно не любит, когда о нем говорят непочтительно.
— Но оно не слышит меня…
— Море все слышит. Я молю его не трогать нашего отца. Ты должен быть примерным сыном. — И добавила: — Тебе надо пойти в школу. Там детей учат полезным вещам.
Я точно не помню, чем закончился этот разговор. Думаю, что мать отказалась от своей попытки переубедить меня. Смирилась с тем, что в нашей семье появится еще один моряк. Для меня отец всегда был непререкаемым авторитетом, образцом для подражания, и вполне естественно, что я мечтал тоже стать моряком.
Я любил свой квартал «Аш-Шарадык», построенный из жести и дерева руками чужеземцев и моряков. Он стоял на песке у моря в окружении чахлых деревьев. Квартал был одновременно и традиционным, и современным — словом, не имел своего лица. Зато он бросался в глаза своей вопиющей нищетой. Муниципальные власти забыли о его существовании, в нем не было ни воды, ни света, ни канализации. Отец говорил: «В нашем городе нет электричества, мы видим свет лишь в окнах поездов». Вода доставлялась издалека. Было несколько самодельных колодцев, но вода в них была соленая, непригодная для питья. Узкие проходы между лачугами были всегда завалены отбросами. Среди этого удивительного сплава бедности, нищеты и грязи зеленели небольшие сады. Здесь выращивали мяту, а также цветок львиный зев и герань. Розы были редкостью, а жасмин произрастал в заржавевших жестяных банках. Семьи ютились в тесных комнатушках, дома в большинстве своем состояли из одной комнаты с маленькой кухней. Те, кто имел две комнаты, как мы, считались зажиточными. Несмотря на тесноту и скученность, люди не прекращали производить на свет потомство, и население квартала быстро росло, о чем свидетельствовали стайки детей, игравших перед домами. В квартале свирепствовали болезни. Трахома и малярия косили людей, особенно летом, когда становилось больше комаров, гнездящихся в окрестных болотах.
Я любил свой квартал, несмотря на его неказистый вид. Здесь я начал познавать окружавший меня мир, здесь прошло мое раннее детство. По его песку я ползал, учился ходить. Море было нашим радушным соседом. Пройдешь два шага — и перед тобой огромный бассейн для плавания, открытый летом для всех, небесный дар для рыбаков. Оно выбрасывало нам бревна, и мы собирали их, готовясь к зиме. В жаркие, душные ночи берег был местом для прогулок. Люди устраивались на соломе, на сухом песке и любовались серебристой луной, льющей свой свет на морскую гладь, и море улыбалось нам. Фонарики рыбацких лодок казались странными световыми знаками, неподвижно нависшими над водным лугом. Море было спокойным, и только легкие волны набегали одна на другую и тихо бились о берег, шурша прибрежной галькой. По ночам мы плавали и резвились в море, не испытывая ни малейшего страха.
Я чувствовал себя на море так же легко и уверенно, как и на суше. Ведь мой отец отдал ему столько лет жизни, море стало его вторым домом. Да разве отец может утонуть? Неужели в случае опасности человек не может покинуть корабль и вплавь добраться до берега? Мы — дети моря, рыбы в человечьем обличье, существа, проводящие полжизни на суше и пол жизни в воде. Разве можем мы утонуть, если любой мальчишка способен продержаться на воде целый день, не говоря уже о мужчинах, которые почти всю свою жизнь проводят на палубе?
Кем может стать юноша, если его отец был моряком? Как можно родиться в портовом городе и не посвятить свою жизнь морю? Разве может быть у нас иная судьба? Разве не естественно наследовать профессию своего отца? Сын плотника становится плотником, сын парикмахера — парикмахером. А сын моряка — моряком. Такова традиция. Отчего же мать хотела, чтобы я стал исключением? И как бы к этому отнесся отец?
Смогу ли я поступить наперекор ему, если он не согласится? А в будущем, когда он, состарившись, не сможет работать, как горько ему будет, если я не продолжу его дело! В ту пору мои размышления о будущем, конечно, были довольно расплывчаты. Просто сейчас я пытаюсь нарисовать свой портрет в юности, передать ход мыслей подростка, отказавшегося подчиниться воле матери. Мать и без слов поняла, что этого не миновать, что по неотвратимой логике жизни ей суждено быть матерью моряка. Теперь море стало ей вдвойне ненавистно. Она видела в нем соперника, стремящегося украсть у нее сына. С этой ненавистью в душе бедняжка жила до последних дней своих.
Прошел год, и отец, отсидев свой срок, вернулся домой в радостном настроении. Окончилась первая мировая война, а с нею и турецкое господство в арабских странах.
— В Сирии, — сказал отец, — пришло к власти арабское правительство. День избавления, которого мы так долго ждали, наконец наступил. Уф, — вздохнул он, словно сбросил с себя тяжелую ношу. — Кончилась наша жизнь на чужбине… Пора возвращаться на родину.
— В Сирию?
— Да, конечно, в Сирию… в Искандерун… У меня там была неплохая работа… Вернутся арабы — владельцы судов, и мы найдем себе работу по душе.
— А квартал? Как же он?
— Сирийцы вернутся… Что, спрашивается, им здесь делать?
— А наш дом? Мы бросим его или продадим? А как там будет с жильем?
Отец сказал, поражаясь непонятливости матери:
— Ты меня удивляешь… Я говорю о родине, а ты толкуешь о какой-то развалюхе! Я тебе объясняю: наша родина стала независимой, турки уходят. Сирия теперь арабская страна, и в ней появилось свое правительство, правительство Фейсала. Неужели для тебя это ничего не значит?
— А кто такой Фейсал?
— Арабский король… Первый арабский король. Теперь у нас, как и у других народов, есть свой король, есть свое государство…
Мать, должно быть, толком ничего не поняла и поэтому не выразила особой радости по поводу случившегося. Отца это расстроило, но он продолжал объяснять матери:
— Твое невежество простительно, но я-то все знаю…
Там, в порту, жизнь продолжается. Ты разве ничего не слышала от соседей? Турки больше не смогут упрятать меня в тюрьму, поняла?
— Поняла… Я, как и ты, не люблю турок, но что же будет с нашим домом и садом? А что делать с цветами?
— Дом мы продадим или бросим, бог с ним. В Искандеруне у тебя будет и свой дом, и свой сад, и свои цветы… Там мы сможем жить спокойно, зная, что турки на нас не нападут. Больше не будет страшных, тревожных ночей. И наконец мы избавимся от квартала «Аш-Шарадык»!
— От нашего квартала? Но мы прожили здесь все эти годы!
— Мы были здесь чужаками… Теперь, слава аллаху, кончилась жизнь на чужбине… Мы вернемся на родину, разве тебя это не радует?
Мать сделала вид, что согласна с отцом, но все же неизвестность, конечно, пугала ее.
— Да… но, видишь ли…
Отец насмешливо спросил:
— Жалко оставить дом, не так ли?
В его голосе звучали гневные нотки, и это не укрылось от матери, но она не могла остановиться:
— Ты приносишь в жертву дом… не только дом, но и нас всех…
— Хватит, хватит! Довольно причитать. С завтрашнего дня начинаем готовиться. Продадим ненужные вещи, возьмем с собой только одежду и постели. Все там купим… Лишь бы добраться благополучно, увидеться с нашей родней. Разве тебе этого не хочется?
Мать взволнованно заговорила:
— Да… Мы так ждали этого, Салех. Будь проклята чужбина…
Отец сказал:
— У нас есть немного денег, я поднакопил…
— А меджиди[8] там идут?
