рвущегося отправиться в опасное путешествие, и хотел, чтобы он остался в порту. Поэтому, когда уставшие от споров мужчины замолчали, я обрадовался. Но не таков был мой отец, чтобы подчиниться чужой воле, смириться.
У меня до сих пор стоят перед глазами его натруженные руки с голубой паутиной вен. В них пульсировала кровь страдающего, помнящего сердца. Он одержал над собой победу, заставив Катрин уехать; отец думал, что вдали от нее ему будет легче справиться со своим чувством. Она поплатилась за свою измену соотечественникам, навсегда покинув наш квартал. Отец никогда не рассказывал мне о своем увлечении, считая болтовню о чувствах постыдным, недостойным мужчины занятием, предательством по отношению к любимой женщине. Он долго и молча страдал и в конце концов решился уехать.
После этого в нашем доме имя Катрин не произносилось. Я не знаю, в какую страну отправился отец, но слышал от матери, что он работает на судне, которое совершает рейсы между Мерсином и сирийско- ливанским берегом… Помню, однажды он плавал в Египет. Пробыл там довольно долго, а когда вернулся, рассказывал нам удивительные вещи о стране, которую ее жители называют «матерью мира». Он привез нам какие-то фрукты, которые, как я узнал позднее, были плодами манго. Он говорил, что торговцы фруктами в Египте распевают веселые песенки, зазывая прохожих. И что египтяне — народ находчивый, любят рассказывать и даже сочинять по всякому поводу анекдоты, но умеют и дать отповедь, когда потребуется. У них, говорил отец, красивые голоса, потому что они пьют воду из Нила. Нил они называют морем. И он спел нам египетскую популярную песню:
Мать попросила его больше не плавать в Египет. Он удивился:
— Почему?
— Уж очень надолго ты уезжаешь.
— Что же тут удивительного? Такова жизнь моряка…
— Я знаю, — вздохнула она, — знаю, моряк не любит подолгу сидеть на одном месте, но если у него есть семья, ей приходится жить в постоянной тревоге.
Отец грустно улыбнулся и спросил:
— Так ты тревожилась за меня?
— А за кого же еще мне беспокоиться?
— А что ты делала в мое отсутствие?
Мать вытерла слезы.
— Молилась за тебя… Запиралась от детей, плакала.
Отец мягко сказал:
— Такова участь жен моряков… Скоро мы вернемся на родину, и тебе станет легче… Там наши родственники, и ты не будешь чувствовать себя так одиноко, пока я в плаванье.
Она взмолилась:
— Мне никто не нужен, кроме тебя. Я хочу, чтобы ты всегда был дома.
— Я же не развлекаться еду, а работать…
— Почему бы тебе не работать в порту, как другие?
Отец ничего не ответил. Такое молчание всегда сулило неприятности. Когда он замолкал, это означало, что возражать бесполезно. Сейчас же отец просто не знал, что сказать, как объяснить жене разницу между портом и морем, какими словами рассказать ей о его ненасытном желании плавать. Чем оправдать эту тоску по дальним странствиям, желание откликнуться на призыв, который слышен только ему одному?
Неожиданно мать нарушила молчание:
— Не сердись на меня…
— Я не сержусь, — сказал отец. — Я понимаю тебя, а вот ты меня не понимаешь, никак не хочешь понять. Если бы ты любила море, как я…
— Клянусь, я люблю все то, что любишь ты… Только не покидай нас, прошу, останься с нами…
Но отец не внял мольбе матери, не смог убедить ее, что не может жить без моря, что уезжает он ради нас, что любая работа в порту умаляет его мужское достоинство, унизительна для настоящего моряка, что место его там, в бескрайних морских просторах. Мать сидела, как обычно, в своем углу, не выражая вслух ни своего согласия, ни протеста. Страх за отца постоянно терзал ее душу, но слову «бунт» не было места в ее лексиконе. Опека отца была словно большим навесом над домом, под сенью которого она, подобно жаворонку, прославляла аллаха и молила его сохранить ей мужа. Она не осмеливалась идти наперекор своему мужу. И хотя отец никогда не поднимал на нее руку и не повышал голоса, она вела себя как покорное, рабски преданное своему хозяину создание. Ей достаточно было того, что она жена Салеха Хаззума. Рассказывая нам о нем, она не скупилась на похвалы, и нас это окрыляло, давало основание гордиться тем, что мы его дети.
В день его отъезда мать позвала меня. Обняв, она поцеловала меня и погладила по голове, словно боялась, что меня постигнет какая-нибудь беда. Пристально посмотрев мне в глаза, спросила:
— Ты любишь меня?
— Очень…
— И сделаешь то, о чем я тебя попрошу?
— Конечно…
— У меня к тебе маленькая просьба…
— Что-нибудь купить на рынке?
— Нет, там мне ничего не нужно.
— Ты хочешь, чтобы я больше не дрался с другими ребятами?
— Конечно, не надо, не надо ни с кем драться…
— Отец говорил: не позволяй никому обижать себя!
— Он говорил правильно, и ты делай, как он велел…
— Чего же ты тогда хочешь?
— Сначала обещай выслушать меня.
— Обещаю…
На мгновение она задумалась. По ее лицу было видно, что она чем-то встревожена. Она долго молчала, прежде чем продолжить наш разговор, словно предвидела его печальный итог; неожиданно она с жаром воскликнула:
— Не становись моряком, как твой отец!
— Почему?
Я ответил ей с убежденностью не по годам взрослого ребенка:
— Но ведь море — это наш мир, наш сосед и товарищ, частица нашей жизни.
Сколько раз я видел в мечтах, как надеваю тельняшку и отправляюсь в плаванье, как отец! А когда возвращаюсь домой, все почтительно кланяются мне, отдавая дань моей смелости и опытности.
Мать ничего не отвечала и лишь смотрела на меня с грустью, легкими движениями руки приглаживая мои волосы. Я повторил свой вопрос:
— Почему ты не хочешь, чтобы я стал моряком?
— Потому что боюсь за тебя…
— Ведь я отлично умею плавать…
— Поэтому и боюсь за тебя…
— Разве моряк может утонуть?
— Да, сынок… Многие наши соседи утонули…
— Мой отец никогда не утонет…
— Не говори так. Я молю аллаха, чтобы он уберег его.
