Достаточно тебе уехать завтра или послезавтра с первым отплывающим судном, и дело с концом. Я обещаю, что этим все и закончится. Мы ничего никому не сообщим, и там никто с тебя не спросит… Если бы мы хотели убить тебя, мне незачем было бы приходить к тебе в такое время. Ты знаешь, чего стоит у нас человеческая жизнь. Мы живем в постоянной опасности, и души наши беззащитны. Уничтожить тебя — раз плюнуть. Сжечь дом вместе с тобой — пара пустяков. Любой парень в один миг может свести с тобой счеты, отправить тебя на тот свет. Но я этого не хочу… Уезжай, и все. Ничего другого я от тебя не требую. Но ответ получить я должен сейчас же.
Хаббаба как бы обрадовался его словам:
— Да, да, мы уедем… Это лучше, чем умереть, лучше, чем погибнуть на чужбине… Я понимаю тебя… Хорошо понимаю, о чем ты говоришь.
— Значит, завтра с утра упакуйте вещи…
— Это твое окончательное решение? — спросила Катрин, сдаваясь.
— Это решение квартала.
— Они не примут мое покаяние?
— Уже приняли, иначе ты бы давно была мертва…
— А ты…
— Что — я?
— Ты не будешь меня ненавидеть?
— Я все забуду, если ты уедешь…
— Мы когда-нибудь еще встретимся?
— Кто знает…
— Я думаю, встретимся…
— Если бы мы только встретились…
— Твое молчание вселяет в меня надежду…
— …
— Ради этой надежды я согласна…
— Это хорошо с твоей стороны.
— Когда отплытие?
— Завтра…
— Я готова…
— В таком случае я заплачу за проезд и дам на карманные расходы. Упакуй свои вещи и жди. — Затем, помолчав, добавил: — Только не вздумай меня обмануть!..
— Боже упаси!..
Через два дня «прелестная Катрин» уехала. С ней отбыл и Хаббаба. Никто не провожал ее. Море, которым она прибыла сюда, возвращало ее обратно. Когда она пришла в порт, пароходишко был уже готов к отплытию. Салех находился неподалеку. Были там и другие мужчины квартала, но не сделали даже попытки подойти. Салех наказал им не приближаться, и они стояли в отдалении, ждали, не случится ли что-нибудь непредвиденное. Салех был на причале до самого отхода судна. Он был немного взволнован. Совсем немножко. Когда судно отчалило, Салех повернулся к морю спиной и ушел. В ближайшем кафе он сел за столик, закурил сигарету, задумался…
VI
«Вот таким был мой отец», — подумал Саид Хаззум.
Там, где небосвод катился к западу, звездочка светила слабее. Он снова подумал: «Да, таким был мой отец». Ночь самое приятное время суток, особенно летняя ночь. Море окутано мглою, его свинцовые воды медленно катятся к горизонту. Волны с яростью обрушиваются на берег, разбегаясь пенными кружевами; потом с шипением откатываются назад, отступают. Волна рождается из бездонных морских глубин и, выполнив свое назначение, умирает, подарив свой последний поцелуй берегу. Море и берег обручились навек, и испокон веков поет вода свою касыду суше, нашептывает ей слова любви, из которых рождается тихая волшебная музыка.
Саид бесцельно брел по побережью в этот поздний час. Какое наслаждение вкушает путник, оказавшись в царстве тьмы и безмолвных вод? Какое чувство охватывает его, когда он отпечатывает свой след на вязком песке? Какую печаль он убаюкивает под далекой звездой, сверкающей в бездонном куполе? Легкий ветерок ласкает лицо, вдали застыла одинокая лодка рыбака, лениво мигает маяк. Отовсюду слышится шепот волшебных живых существ.
Он сказал себе: «Там ждет тебя твоя госпожа».
Он с грустью подумал: «Прошлой ночью русалка так и не появилась».
Саид вспомнил слова из песни Фейруз: «О Мария, явившаяся из морских пучин». Эта песня напомнила ему, как лунной летней ночью из моря вышла русалка и они молча сидели на песке. Их молчание было красноречивее любых слов. Она светилась холодной неземной красотой, а он лихорадочно кусал губы, сдерживая сжигавшую его страсть.
Он с грустью подумал: «Ничего не поделаешь… вот и меня настигло проклятие моря. Проклятие, доставшееся мне в наследство от отца».
Он продолжал идти на север, не оглядываясь назад и насвистывая старую песню. Его душа скитальца гналась за тенью призрачного счастья.
«Я был первенцем, отец любил меня больше других своих детей. Наш дом в Мерсине представлял собой деревянную двухкомнатную хижину с разбитым перед ней небольшим садиком, за которым ухаживала мать. Она посадила в нем цветы, кое-какие овощи и подсолнухи. В дальнем углу сада стояла маленькая жестяная конура для собаки Рахбар; я был ей другом, она мне — сторожем. Мы были дружны той особой дружбой, какая обычно связывает детей и домашних животных. Я, пожалуй, любил ее даже больше, чем себя, и нередко отдавал ей сладости, которыми угощала меня мать. Собака тосковала по мне, когда я отлучался из дома, и безмерно радовалась моему возвращению. Она бежала мне навстречу, прыгала вокруг меня, весело виляя хвостом, обнюхивала мои ноги. Если я выходил из дома ночью, она бежала впереди, поминутно возвращалась, вертелась около меня, то ли указывая мне дорогу, то ли пытаясь уберечь меня от невидимых врагов. Она лаяла на всех, кто приближался ко мне, угрожающе рычала на посторонних людей, которые приходили к нам в дом.
Мать моя была высокой, стройной женщиной с круглым, почти белокожим лицом, добрыми карими глазами и копной густых волос. Говорила она не спеша, спокойным тоном и почти никогда не жаловалась на свою долю. Роль хозяйки дома не тяготила ее, она не сетовала на свою судьбу: готовила пищу, хлопотала по хозяйству, рожала и воспитывала детей. Она была довольна своим молчаливым, всеми уважаемым мужем. Смеялся он редко, но его нельзя было назвать угрюмым человеком, просто он проявлял сдержанность в выражении своих чувств. Я восхищался его силой, слава о которой гремела на весь квартал. Я гордился отцом и от этого чувствовал себя сильнее и увереннее, стремясь во всем походить на него. Я отчаяннее всех дрался во время потасовок, которые то и дело вспыхивали между ребятами нашего квартала и подростками соседних кварталов, особенно турецких.
В присутствии отца я держался скромно, с сыновней почтительностью. Когда он что-нибудь рассказывал, я с жадностью ловил каждое его слово и готов был часами слушать его истории. Он рассказывал о море, о работе в порту, о конфликтах рабочих с предпринимателями. Отец пользовался большим авторитетом, и, как правило, в спорах все прислушивались к его мнению.
В тот день, когда он проявил себя настоящим героем, спасая суда и баржи на реке, весь квартал гудел как улей. Портовые рабочие, докеры, моряки пришли к нам, чтобы поздравить его с победой над стихией. Они восхищались его храбростью, силой и смекалкой, снова и снова просили его описать все в подробностях. Отец нехотя соглашался и, немного поворчав, принимался рассказывать все с самого начала. В эти минуты я чувствовал себя на седьмом небе от счастья и мне начинало казаться, что я сам участвовал в событиях и прошел через все испытания, выдержав схватку с ураганом.
Когда отца арестовали после столкновений с турками, мать сильно горевала, но не проронила ни
