— Верно, святой отец, — согласился Петр. — Токмо земля Русская не одним Владимиром держится, не в нем одном она. А вера всегда с нами, в каждом из нас.
— Что ж ты примыслил, Петр Ослядюкович? — спросил ласково великий князь. — Сказывай нам.
— Я смыслю, великий князь, надо не имение спасать да ризы златые, надо град крепить по силе возможности нашей.
— Верно! — воскликнул Мстислав. — А я что молвил?
— Надо поболе смоляных бочек вкатить на стены, дров, котлов, бревен, дабы было чем поганых встретить, когда на приступ полезут. Надо оружие денно и нощно ковать, всех кузнецов на то обязать под страхом смерти. Ныне в оружии наше спасение, не в имении, отец святый.
— Еще б полков добавить, великий князь, — сказал боярин Тучка.
— Полки быть должны, — отвечал Юрий. — Князь Иван Всеволодич вот-вот подойдет с дружиной. Князь Ярослав послан нами в Новгород за подмогой. Ежели новгородцев на сие дело подвигнет, то это добрые воины — к бегству с поля брани не привычные.
— Вот это б было хорошо, — зашевелились бояре на лавках. — Это б было что яичко к святу дню.
— Не поспеют они, — подал голос князь Всеволод. — Иван, может быть, и управится, а Ярослав не поспеет. Татары опередят.
Великий князь поморщился как от зубной боли. Сколь вестей горьких за эти дни снес он, тут вроде что-то утешительное явилось в надежде на Ивана и Ярослава, так нет же, сын родной и эту утеху рушит.
— Должны поспеть, — насупился Юрий Всеволодич. — Чай, не бавимся, землю спасаем Русскую.
— Оно кто как, — процедил сквозь зубы Мстислав. — Кто спасает, кто спасается.
Епископ отчего-то эти слова на свой счет принял, но не взглянул на юного князя, лишь подбородок спесиво вверх поднял.
Думали долго, спорили до хрипоты, до сумерек. Наконец, уже при свечах, приговорили: города не оставлять, а крепить еще более. И собрать в нем войска для отражения приступа. Главные силы под рукой великого князя отвести в такое место, чтобы они могли угрожать татарам. С великим же князем поведут дружины князья Василько и Владимир, а также воеводы Жирослав и Дорофей.
Батый, придя под Владимир, еще и подумает: брать ли город, когда за спиной большое войско висеть будет. Отходить великому князю лучше в сторону Новгорода, глядишь, и с Ярославом удастся встретиться. А коли бог попустит, то уж с новгородцами ударить по татарам.
Приговорили епископу Митрофану немедля службу служить в Успенском соборе о даровании победы русскому оружию.
Уже на улице, выйдя из дворца, боярин Тучка догнал епископа, пошел рядом. Зная, как уязвлен был епископ, Тучка вздохнул:
— Ох, трудно будет великому полки воодушевлять, коли с собой управы нет.
Митрофан покосился на боярина, понял: льстит.
— Это верно. Сердце негорящее, хладом веет.
III
ВО ВЛАДЫЧНЫХ ПОКОЯХ
Архиепископу Спиридону неможилось. И он знал, с чего. Вчера по случаю воскресенья сам обедню служил в Софии и, увидев в церкви всю семью князя, Ярослава с Александром и княгиню с юным Андреем, старался в поте лица своего. А после службы нет чтоб остыть, разоблачившись от риз, в легкой рясе через подворье к терему пошел. Ветерок-то хоть и не силен был, но зол: прохватил владыку.
Уже к вечеру в воскресенье жар поднялся. Видать, и от вестей худых.
Уж почивать сбирался Спиридон, молитву творил, как привели к нему монаха, прибежавшего только что из Москвы.
— Прости, владыка, — молвил служка его, Станила, — он с вестями безотлагательными и лишь тебе их поведать хочет.
— Веди его.
Станила ввел маленького монаха в заиндевевшем клобуке, а сам по знаку владыки вышел и дверь притворил. Душа Станилы страдала, ухо само просилось к двери прильнуть, послушать, о чем там речь пойдет. Но Станила переборол себя, отошел от двери, сел на лавку.
С тех пор как изгнали его с княжеского двора, душевных позывов своих Станила слушать не стал. Понял: желания свои сколь ни пои, все жаждут. А от этого не жди добра. Хорошо, сам княжич тогда в гневе распорядился: огрел пару раз плетью да и прогнал со двора. А если б узнал князь про все? Плетью б не кончилось, загудел бы Станила на торг с цепью на шее. А там бы кто купил, еще неведомо.
Монах московский, оказавшись в покоях владыки, пал на колени.
— Прости, владыка, Москву сожгли. Татары сожгли. Людей посекли. Ни единой души не оставили.
— Так! — вскочил Спиридон с ложа. — За что ж тогда прощение просишь?
— За весть худую, владыка.
— А что князь московский, дружина?
— Князь Владимир Юрьевич пленен, дружина вся полегла.
Весть и впрямь худа была. Спиридон, насупя седые косматые брови, прошел туда-сюда по покоям. Монашек так и не подымался с колен, не смел. Более того, когда владыка проходил у самого лица его, задевая широким подрясником, падал ниц, касаясь челом мягкого ковра. От ковра веяло теплом и покоем, и закоченевший чернец готов был растянуться на нем и уснуть. В пути длинном и опасном наголодался, нахолодался, бедняга.
— А церкви, монастыри? — спросил Спиридон.
— Все, все пограблено, порушено, владыка. И священных служителей не щадили поганые, алтари все их кровью залиты, трупиями церкви устланы.
— Куда ж от Москвы потекли поганые?
— Не ведаю, владыка. Но зрел сам, несть числа им, на всю землю нашу достанет. Прости, но и до Новгорода дотечь им ничего не стоит, все на конях.
Владыка встревожился не на шутку и почувствовал, как зазнобило его. «Неужто от вести худой?» — подумал он и позвал:
— Станила-а!
Станила явился неслышно, встал в дверях.
— Вели этого монаха отправить на Городище. Да немедля, слышь? А ты, — обратился к чернецу, — ты все сие перескажешь князю Ярославу. Все, без утайки. Слышь?
— Слышу, владыка.
— Ступай. — Спиридон сунул монаху под нос руку для поцелуя. Почувствовав прикосновение ледяных губ к ней, подумал: «Однако и впрямь жар у меня».
Оставшись один, Спиридон разделся до нижней сорочки, влез на ложе под пуховое одеяло. Скрючился, чтобы согреться быстрее. Долго лежал в тишине. Наконец, заслышав какой-то шорох за дверью, окликнул:
— Станила-а!
— Я здесь, владыка, — тихо явился в дверях служка.
— Вели взвару медового мне изготовить на липовом цвету. Кажись, застудился я. Немочно мне.
Услышав жалобу владыки, Станила подошел к самому ложу, заботливо поправил подушку, подоткнул одеяло. Что-то приятное шевельнулось в сердце Спиридона, сердечность служки тронула старика.
