— Нет, нет, Александр Ярославич, не говори так. У купцов свои сражения, людям неторговым порою незримые, непонятные. Они б не были купцами, если б во всем корысти себе не искали.
— Так какая ж им корысть с беды народной?
— Бог весть, — пожал плечами Спиридон. — Воронье вон, тварь последняя, а тож рати жаждет, дабы убоинкой человечьей полакомиться. И чем полки реже, тем воронья того в небе гуще. Ты пей, пей, сын мой. Хошь, я велю меду принести?
— Не надо, владыка. Не до медов ныне.
— Это верно, сын мой, — вздохнул Спиридон. — Ныне голову надо просветленной иметь. Думать есть о чем.
— Как ты мнишь, отец Спиридон, устоит Новеград перед Батыем?
— То, Ярославич, одному богу ведомо.
Александр внимательно взглянул на владыку: искренен ли? Спиридон прикрыл очи мохнатыми ресницами. Князю неловко за свой вопрос стало: князь — опора и защита, надежда и вера — вопрошает о рати у старца «немочного». Не по-мужски сие, не по-княжески.
— Прости, владыка, суесловие мое.
Спиридон рукой махнул: мол, пустое все, нечего себя казнить. Понимал он юношу, сочувствовал ему. В семнадцать лет быть князем, да в Новгороде, да в лихолетье такое… Тут и убеленному сединой мужу было б над чем пораздумать. А этот? Едва отрочество перешагнул, а уж забот навалилось — на десятерых хватит. Отца нет — в походе, брат мал. С кем ему еще сокровенными думами поделиться?
— Да, — приоткрыл наконец глаза Спиридон, — время тяжелое ныне для Руси. Слез и крови — реки бездонные. И уж нет-нет да и возьмет сомнение: будет ли Русь в это лето? Ныне княжить не токмо мечом надо, сын мой, ум надо наперед его пускать. Великомудрому впору ныне усидеть на столе.
— А разве у тех князей, кои погибли, недоставало ума, отец святый?
— Не нам судить их, сын мой. Но, окромя брани, они не искали других путей. А они есть. Есть, Александр Ярославич.
«Какие?» — хотел спросить Александр, но смолчал, боясь опять показаться суесловным.
А Спиридон помакивал в чум седые усы, посасывал сыту, говорил неспешно, негромко, ровно самому себе:
— Князь выше всех сидит, стало, и зреть должен дале других. И менее всего тех слушать, кто лишь под носом видит, да не далее дня завтрашнего. Таких-то советчиков сотни вкруг стола кормятся. Хлеба их лишать не след, не по-христиански, а вот слушать надо с оглядкой, сын мой. Ибо им советовать да вопить легче всего; коли что случится, спросят не с них — с князя. Сам всегда думай, сам решай. И что б ни вздумал сотворить, загляни вперед — не на день, на год-два, а то и на все двадцать.
Долго в тот вечер просидел Александр у владыки в покоях, слушая мудрые речи старика.
Уже когда стал уходить, Спиридон, взяв его за локоть, шепнул на ухо жарко и убежденно:
— Крепи свои полки, Ярославич, а уж святая София пособит тебе. Верь мне: сила ее чудодейственна.
Едва вышел князь на крыльцо, как подбежал Ратмир.
— Ярославич, с Городища гридин прибегал. Там течец из Владимира.
— Какие вести?
— Не сказывал.
— Живо коня!
По улицам мчались рысью — быстрее нельзя было по деревянному настилу. Сторонились редкие встречные, издалека заслышав дробный топот копыт. Завизжала испуганно собачонка, метнувшись со страха в подворотню.
За городом князь пустил коня во весь опор, воины едва поспевали сзади.
Они вихрем влетели во двор, у сеней осадили коней. Александр, кинув повод подоспевшему конюшему, побежал вверх по ступеням. Ратмир за ним.
В сенях горело десятка два свечей. Ждали князя.
— Где течец?
— Он у княгини Феодосии Игоревны, — доложил слуга с поклоном.
— Зови ко мне, да живо!
Александр скинул на лавку шубу, прошел к стольцу, сел.
Вскоре привели владимирского течца. Он был в изодранном платье, худой, заросший, застывший. Александр взглядом подозвал слугу.
— Вели баню истопить для течца.
— Уже топят, Александр Ярославич. Княгиня давно велела.
— Ну ин ладно. Ступай. Да платье новое приготовь ему, сорочку.
Когда слуга ушел, Александр наконец обратился к гонцу:
— Откуда ты, отрок, чей?
— Я князя Мстислава Юрьевича гридин по прозвищу Светозар.
— С чем притек?
— С худым, князь. Прости.
Александр насупился, одолели уж худые вести. А что делать?
— Ладно. Сказывай.
Он молча слушал повествование владимирца, не перебивая, даже не шевелясь. Светозар рассказывал все, чему был свидетелем. Лишь когда начал говорить, как искал великого князя, Александр спросил нетерпеливо:
— Ну, нашел?
— Нашел, князь, да уж поздно было. Все полегли они на Сити. Все поле усеяно трупиями, аки колосьями после жатвы. Нашел в кустах дружинника одного живого, он мне и поведал о битве.
— А почему ты на Новгород шел?
— Мне воевода велел, если не поспею к великому князю, искать князя Ярослава Всеволодича в Новгороде.
— Князь Ярослав уже две недели как ушел на помощь великому.
— Не ведал я того, князь. Знал одно — в Новгороде он.
Светозар умолк, заметив, как помрачнел князь от его вестей. Александр долго молчал. Потом спросил грустно:
— Значит, у тебя на руках умер мой брат Мстислав?
— Да, князь. У меня.
— Он ничего не сказал перед смертью?
— Сказал, что умирать надо в бою, а не в затишке.
Александр вздохнул.
— Ну что ж, славный муж, — сказал он гонцу. — Благодарить тебя не за что, сам знаешь. Ступай в баню да пропарься, прогрейся. Будешь у меня в гридинах.
— Спаси бог тебя, князь, за твое великодушие, — поклонился Светозар и вышел.
Александр поднялся со стольца, потянулся, хрустнув суставами, прошел к окну. Долго смотрел в темноту ночи. Тоска подкатывала к сердцу. Одно утешало: гонец не видел отца его — ни живого, ни мертвого. Может быть, удастся князю избежать встречи с татарами, удастся уцелеть. При мысли об отце Александр почему-то забывал о главной обязанности князя Ярослава — о ратоборстве с погаными. Одного хотелось юноше — увидеть отца живым и невредимым.
VIII
У ИГНАЧА КРЕСТА
Только темная мартовская ночь спасла убегавших от смерти. Татары, гнавшиеся до самого Торжка, наконец-то отстали. Весь селигерский путь до Игнача креста был усеян трупами русских, обильно полит
