Аквавива. Две супружеские пары и трое детей. Девочка в откровенном восторге грызёт кость. Два мальчика, как положено воспитанным итальянским детям, сосредоточенно пилят свои бифштексы. Взрослые выпивают за наше здоровье, и мы отвечаем им тем же. Когда мы говорим, что мы из Америки, один мужчина спрашивает, не знаем ли мы его тётку и дядю из Чикаго.
После обеда мы ходим по городу. На Ругапиане толкучка. Бары переполнены. Нам удаётся раздобыть мороженое с лесным орехом. Группа подростков, рассевшись на ступенях Городского совета, что-то распевает. Три малыша бросают петарды, потом безуспешно пытаются сделать вид, что они ни при чём, и буквально складываются пополам от хохота. Я жду возле бара, слушая пение ребят, пока Эд протискивается в бар, чтобы выпить порцию своего любимого чёрного эликсира. По пути домой мы снова проходим через парк. Уже почти десять тридцать, гриль всё ещё дымится. Мы видим соседа: он обедает со своими пышнотелыми женой и дочерью в группе друзей.
— Давно ли в городе отмечают этот народный праздник? — интересуется у них Эд.
— Всегда, — отвечает Плачидо.
Учёные считают, что первое празднование Дня Марии состоялось около 370 года нашей эры. Значит, это обычай такой же древний, как сам город Кортона. Но вполне возможно, убиение белой коровы и раздача бифштексов из неё в честь какого-то божества уходит корнями в ещё более отдалённое прошлое.
После Феррагосто город несколько дней пребывает в необычайном покое. А также все, кто приехал в город. Владельцы лавок сидят у дверей своих заведений, читая газету или рассеянно глядя окрест. Если вы что-то заказали, ждать раньше сентября не стоит.
Наш сосед, специалист по грилям, работает сборщиком налогов. Мы знаем, в какое время по утрам он проезжает на своей «веспе» мимо нашего дома, когда приезжает на ланч, когда уезжает после сиесты и когда возвращается домой вечером. Я начинаю представлять себе его жизнь в идеальном свете. Иностранцам легко идеализировать, романтизировать, видеть стереотипы и слишком примитизировать местных жителей. Мужчине, который, шатаясь, бредёт по дороге, после того как этим утром на рынке разгрузил коробки, легко приписать амплуа Городского Пьяницы, если подбирать актёрские амплуа. Сгорбленная женщина с иссиня-чёрными волосами известна как Подпольная Акушерка. Рыже-белый терьер, каждое утро посещающий трёх мясников с просьбой об обрезках, превращается в Городского Пса. Тут есть Сумасшедший Художник, Фашист, Красавица эпохи Возрождения, Пророк. Но как только знакомишься с человеком по-настоящему, его придуманный образ рассыпается в пух и прах. Вот, к примеру, наш сосед Плачидо. Он владеет двумя белыми лошадьми, он поёт, проезжая на своей «весне». Мы отчётливо слышим его голос, потому что по дороге домой он проезжает мимо наших ворот. Он заводит мотор внизу, на дороге, где склон холма переходит в горизонтальную плоскость. У него есть павлины, гуси и белые голуби. Он среднего возраста, у него длинные светлые волосы, иногда он повязывает их цветным платком. Верхом он смотрится вполне гармонично, он прирождённый всадник. Его жена и дочь необыкновенно хороши. Его мать оставляет цветы в нашем киоте, а его сестра называет Эда «тот красивый американец». Дело не во всём этом, вместе взятом, — я идеализирую Плачидо потому, что он кажется абсолютно счастливым человеком. Его любят все в городе. «A-а, Плари, — говорят кортонцы. — Вы живёте по соседству от Плари». Когда он идёт по городу, изо всех дверей слышатся приветствия. У меня такое ощущение, что он мог бы жить в любую эпоху; он не зависит от времени здесь, в своём каменном доме на террасе с оливковыми деревьями, в своём мирном царстве. Чтобы подтвердить моё инстинктивное понимание его идеальности, этот мой сосед, образцовый с точки зрения Руссо, появился у нашей двери. На запястье у него сидит сокол в капюшоне.
Я боюсь птиц, этот страх остался с какого-то забытого происшествия в далёком детстве, последнее, чего мне не хватает — это видеть у своих дверей птицу-хищника. Плачидо пришёл с другом, они только начинают обучать сокола. Он просит разрешения попрактиковаться на нашей территории. «Я боюсь птиц», — говорю я. Но высказываться так откровенно было моей ошибкой. Плачидо делает шаг вперёд, птица ёрзает на его запястье, и он приглашает меня взять её на свою руку: несомненно, я не буду бояться, когда увижу, какое это миролюбивое создание. Эд сбегает по лестнице и встает между мной и птицей. Даже он немного испугался. Своим страхом я постепенно заразила и его. Но мы счастливы хотя бы тем, что Плачидо по-соседски доброжелательно относится к нам, иностранцам, и мы идём вместе с ним в дальний угол нашего участка. Его друг берёт птицу и отходит на некоторое расстояние. Плачидо достаёт что-то из кармана. Сокол раскрывает крылья — размах довольно внушительный — и громко хлопает ими, поднимаясь на когтях.
«Тут у меня живая куропатка. Скоро буду брать голубей с площади», — смеётся Плачидо. Друг отстёгивает изящный небольшой капюшон из перьев, и птица стрелой летит к Плачидо. Перья вихрем разлетаются во все стороны. Сокол ест быстро, и от бедной куропатки ничего не остается. Друг свистит, и сокол летит назад на его запястье и прячет голову в капюшон. Леденящее кровь зрелище. Плачидо говорит, что в Италии всего пятьсот соколов. Он купил эту птицу в Германии, а маленький капюшон для неё — в Канаде. Он должен тренировать его каждый день. Он хвалит птицу, которая теперь неподвижно сидит на его запястье.
То обстоятельство, что Плачидо увлекается таким видом спорта, не изменяет моего мнения о том, что он человек на все времена. Я вижу его на белой лошади, вижу с соколом на запястье, у него такой вид, будто он едет на средневековый турнир или ярмарку. Проходя мимо его дома, я вижу птицу, сидящую в её загоне. Строгий профиль напоминает мне миссис Хатауэй, мою учительницу в седьмом классе, а внезапный наклон головы — её поразительную способность чувствовать, когда мы бросаем записки через парты.
Я собираюсь в дорогу — лететь домой из римского аэропорта, и тут мне звонит из США незнакомая женщина. Голос в трубке спрашивает:
— А каковы издержки? Какова оборотная сторона? — Она прочла в журнале мою статью, в которой я рассказала о своей покупке дома и его реставрации. — Простите за беспокойство, но мне не с кем это обсудить. Я должна что-то делать, но не знаю точно, что именно. Я юрист из Балтимора. У меня мать умерла, и вот...
Я понимаю, что ею движет. Я узнаю желание сделать что-нибудь неожиданное со своей жизнью. «Вы должны изменить свою жизнь», — как сказал Рильке. Лично я храню, как драгоценные слитки, свои познания, собранные по крупицам за первые годы пребывания в роли временного жителя другой страны. Достаточно уже той радости, что для меня многие итальянские слова стали такими же родными, как английские: pompelmo — грейпфрут, susino — слива, fragola — земляника. Новые названия для всего. Раньше я боялась, что с распадом моего брака моя жизнь станет ограниченной. Наверное, на меня повлияли семейные предания о безропотных разочарованных красавицах прошлого, которые свели свою жизнь к скорбному рассматриванию засушенных роз в своём Всемирном атласе. И я думаю, те из нас, кто достиг совершеннолетия в период борьбы женщин за равноправие, всё равно подспудно боятся, что их свобода нереальна, что на самом деле им не дано самим определять свою судьбу. В любую минуту этого права можно лишиться. Казалось, я катаюсь на доске на большой волне и вот-вот набегающая волна замутит водную поверхность и меня смоет. Правда, я медленно учусь, но уже начала доверять богам, верить, что они не собираются отнять моё первородное право, если мне удастся построить свою жизнь себе на радость. Женщина на другом конце провода каким-то образом через университет узнала номер моего телефона в Италии.
— Что вы собираетесь делать? — спрашиваю я эту совершенно незнакомую особу.
— Вдоль побережья недалеко от Вашингтона есть острова, они всегда мне нравились. Там продаётся дом. Друзья считают, что я спятила, потому что туда надо ехать через всю страну. Но можно паромом...
— Нет никаких издержек, никакой оборотной стороны, — категорически говорю я. Водопад проблем с Бенито, финансовые заботы, языковой барьер, горячая вода в туалете, слой грязи на балках, долгие перелёты из Калифорнии — всё это ничто в сравнении с безграничной радостью владеть этим замечательным маленьким участком склона холма на краю Тосканы.
У меня большое желание пригласить позвонившую женщину в гости. Её стремление сближает её со мной настолько, что мы могли бы тут же подружиться и разговаривать допоздна. Но я скоро уезжаю. Пока я разговариваю с ней, сидящей в своём многоэтажном офисе, над крепостью Медичи поднимается
