полумесяц. Я вижу, что Эд там, наверху, сделал для меня скамейку под дубом: прибил доску к двум пням. Я люблю пройтись зигзагами вверх по террасам и посидеть там поздним вечером, когда долина подсвечена позолотой заходящего солнца и между длинными хребтами ложатся тёмные тени. Я никогда не была хиппи, но я спрашиваю свою собеседницу, слышала ли она когда-нибудь их старый лозунг «Лови свой кайф».
— Да, — отвечает женщина. — Я была на Вудстоке двадцать пять лет назад. Но сейчас я улаживаю трудовые споры для транснациональной многопрофильной корпорации. Я не уверена, что в их лозунге есть смысл.
— Ну, а есть ощущение перехода в сферу большей свободы? Я-то получаю невероятное удовольствие от жизни здесь. — Я не упоминаю о солнце, не рассказываю, что когда я в Сан-Франциско представляю себя тут, то всегда вижу Брамасоль залитым солнечным светом; я теперь чувствую себя пронизанной солнцем. Солнце Тосканы прогрело меня до мозга костей. Фланнери О’Коннор говорила о погоне за радостями жизни «сжав зубы». Дома мне иногда приходится это делать, но здесь радость моей жизни совершенно естественна. Дни выстраиваются один за другим так же легко, как мальчик со звенящей чашей весов в руках легко уравновешивает толстую дыню и ржавые железные диски.
Я жду, и женщина рассказывает мне, что приобрела обшитый досками дом и собственный глубоководный пирс.
Я вижу, как её голубой велосипед прислонен к сосне, как вьюнок пурпурный оплетает перила крыльца.
Плачидо вышел с дочерью со своего участка и идёт на поле. Смелая девушка! На её запястье сидит сокол. Её длинные кудри развеваются. Вероятно, я буду видеть это во сне долгими зимними ночами. Возможно, сокол прилетит ко мне в кошмаре. А может быть, я со всем этим справлюсь. Так много всего надо везти домой в конце лета. Стихотворение «Ночь» Чезаре Павезе заканчивается так:
Зелёное масло
— Сегодня собирать не советую — воздух очень влажный. — Марко видит, что мы берёмся за корзины для сбора оливок. — И луна не та. Подождите до среды.
Он навешивает двери — две створки из древесины каштана (он их проолифил и отреставрировал) — и новые двери, совершенно не отличимые от подлинных (он изготовил их за осень, в наше отсутствие). Они заменят те пустотелые щитовые двери, которые в пятидесятые годы предпочёл тогдашний великий преобразователь Брамасоля.
Мы уже опоздали собирать урожай оливок. Все предприятия с прессами для отжима масла закрываются перед Рождеством, а мы приехали, имея в запасе всего неделю. За окном серая изморось скрывает яркую зелень травы, бурно разросшейся под ноябрьскими дождями. Я прикладываю руку к оконному стеклу — холодно. Марко, конечно же, прав. Ну, соберём мы их сегодня, так мокрые оливки покроются плесенью, если их не обработать и не отвезти на пресс. Мы берём свои корзины из лозы с лямкой вокруг пояса — такие удобные для сбора оливок с ветки — и синие мешки, в которые будем ссыпать оливки, берём алюминиевую лестницу, надеваем резиновые сапоги. У нас ещё не установились биоритмы после перелёта через несколько часовых поясов, мы ещё не в себе, но встали рано — Марко пришёл в семь тридцать, едва рассвело. Он советует нам пока пойти и договориться насчёт пресса; может быть, попозже туман рассеется. А на солнце оливки быстро высохнут.
— А луна? — спрашиваю я.
Марко только плечами пожимает. Я понимаю: он сейчас не стал бы собирать.
Нам хочется нырнуть назад в постель, мы приехали вчера и не успели прийти в себя после двадцати часов полёта — наш самолёт почти всю дорогу над океаном сотрясали шторма. Я клевала носом, когда мы высадились на лётное поле в Фьюмичино. Мы, словно полоумные, ринулись в Рим за какими-то мелкими покупками, потом просто были не в силах думать. Потом ехали в Кортону в арендованном «твинго» с интерьером безумных оттенков — пурпурного и цвета мяты. В состоянии полного изнеможения мы выехали на автостраду, однако мокрый, одухотворённый пейзаж привёл нас в бурный восторг: светящаяся изнутри зелень и кружащиеся разноцветные листья. В августе, когда мы уезжали, всё было увядшим и сухим, теперь же растительность снова стала свежей. В Брамасоль мы прибыли затемно. В городе мы прихватили хлеб и cannelloni — трубочки из теста с телятиной. Воздух бодрит и оживляет; мы больше не чувствуем желания рухнуть в постель. Лаура, молодая женщина, которая у нас убирает, два дня назад включила радиаторы, и каменные стены чуть-чуть прогрелись. Она даже принесла дров. Так что свою первую ночь мы немного попраздновали у огня, потом прошлись по комнатам, всё проверяя, ко всему прикасаясь, здороваясь с каждым предметом. А потом — в кровать, пока утром Марко нас не разбудил.
— Лаура сказала, что вы приехали. Я подумал, что вам сразу понадобятся двери.
Всегда, когда мы приезжаем, требуется что-то тащить из точки А в точку Б. Эд помог поднять двери и удерживал их, пока Марко ввинчивал петли.
— Пресс в Сант-Анжело — самый почтенный, там самые чистые методы отжима, — говорит Марко. — У них холодный отжим, оливки каждого владельца отжимаются отдельно. И они не требуют, чтобы владельцы мелких партий с кем-нибудь кооперировались. Но у вас должен набраться как минимум центнер, сто килограммов.
Наши деревья ещё не оправились после тридцати лет отсутствия ухода, они могут не дать нам такого вознаграждения. Многие из них пока вообще не плодоносили.
На предприятии, где стоит пресс, пол скользкий, наверное, он залит маслом. В помещениях, в которых выжимают виноград и оливки, прохладно, как в церквях, и чувствуется запах времени. У рабочих, наверное, все поры забиты вездесущей дубильной жидкостью. Их бригадир советует нам, куда обратиться с нашей небольшой партией. Мы и представить себе не могли, что предприятий с прессами так много. Все его указания сводятся к тому, что мы должны или повернуть направо от самой высокой сосны, или проехать мимо пригорка, или ехать прямо за длинный свинарник.
Пока мы ещё не уехали, он расхваливает достоинства традиционных методов и в подтверждение своих слов опускает две столовые ложки в чан с маслом и даёт нам попробовать. На пол их не выльешь; ничего не остается, как проглотить. Я не могу, но глотаю. Сначала ощущается небольшой привкус, потом становится ясно, что масло исключительное, с мягким ароматом, концентрированное, наполненное оливковым вкусом. Целая ложка сразу — это как лекарство принять.
— Великолепно. — Я глотаю и смотрю на Эда. Он всё ещё медлит, притворяясь, что оценивает зеленоватую красоту. — А с этим что будет? — я указываю на пульпу в желобах.
Бригадир отворачивается, и Эд быстро сливает свою ложку назад в чан, потом дегустирует оставшиеся на ней капли.
— Сказочно, — говорит Эд. И он прав.
После первого холодного отжима пульпа отправляется на другое предприятие, её снова отжимают и получают обычное масло, а после ещё одного отжима выходят смазочные масла. Потом — уж такой удивительный цикл оборота — сухие остатки часто применяют для удобрения оливковых деревьев.
Уже отъезжая, мы замечаем, что двери нашей любимой церкви Святого Михаила Архангела сегодня открыты. На пороге рассыпан рис. Значит, в соборе свадьба и кто-то, должно быть, пришёл убрать его сосновыми ветвями. Этой церкви почти тысяча лет. Они стоят напротив друг друга через дорогу: церковь и
