не поджог или, скажем, взрыв — никогда ничего не сгорит. Однозначно. Всё успеют и не погибнет никто — редчайший случай. А если читаем: сгорело оборудование на миллион или там документация какая — всё, сливай воду, пожарных можно не вызывать, не торопиться, что нужно — обязательно сгорит. Преступление. Так и здесь. В сорок шестой на Шмитовском — ежу понятно — рвануло. Однозначно.
— А что за криминал там в квартире, если бомбы взрываются?
— Да в том-то и дело, что нет там криминала. Никакого. Однозначно. Артист проживает. Или проживал — как теперь говорить-то? Труп не опознали ещё? — Уполномоченный, не глядя на Мерина, скосил голову в его сторону: конечно, пацанов-недоростков пускают в уголовку, какой от них прок?
Мерин в очередной раз почувствовал, что краснеет. Нет, воистину прав Скоробогатов — в таком щенячьем возрасте, да ещё при его, будь она трижды проклята, дошкольной внешности, как выразился однажды, мудак Каждый, заниматься серьёзной государственной деятельностью нельзя. На кон поставлены судьбы, жизни огромного множества людей, нужны предельная доверительность и уважение коллег, свидетелей, чтобы они стали твоими помощниками, а не врагами. Здесь без веры в опыт, талант, неподкупность не обойтись, особенно сейчас, когда скомпрометирована сама аббревиатура МВД, и будь на его месте в этом промозглом кабинете полковник Скоробогатов — младший лейтенант Шор давно бы уже рассказал и о Кораблёве, и о его жене, и о своих версиях, которых у него не может не быть, если он нормален и исправно выполняет работу. А так — какая охота проявлять служебное рвение и помогать мальчишке, годящемуся тебе в правнуки. Сева не ответил, сделал вид, что не расслышал вопроса.
— Подъезд вообще спокойный, — продолжал Шор. Он, казалось, ничуть не озадачился молчанием покрасневшего до слёз «угрозки», как менты называли между собой работников уголовного розыска. Напротив, ему даже понравилось, что его провокационный вопрос насчёт опознания обгоревшего тела остался без ответа: ну что ж, молодец малыга, своё дело знает. — Люди всё кооперативные, считай — состоятельные, при деньгах. А преступления — заблуждаюсь — поправь меня — только на деньгах и строятся. Однозначно. Скажи — нет? Ну и на любви ещё, на ревности. Это хуже денег. Сколько нарушений из-за неё. Онегина возьми — Ленского убил. Отелло опять же: повесил жену или задушил. А за что, спрашивается? Вот на этой почве что-нибудь и с Кораблёвым, думаю. Баб к нему много ходило. Любил он это дело. Да кто ж из нас его не любит, да, Всеволод Игоревич? — он жирно подмигнул, широко улыбнулся, видно, вспомнив что-то личное, недавнее. — Я не прав — поправь меня, но сдаётся, что и ты — палец в рот не клади, а? Сева? Однозначно? Я и то в свои годы в отставку не вышел, шевелюсь ещё, если в масть выпадает. Вчера как увидел эту рыжую, Катериной зовут, за паспортом приходила — полночи не спал, ворочался. Много бы отдал посмотреть — крашеная она или от природы так полыхает…
— Скажите, Шор, — Сева с удивлением почувствовал, как в нём неожиданно вскипает неприязнь к этому человеку, — кроме ваших личных увлечений, мало мне интересных, не могли бы вы описать, хотя бы поверхностно, окружение Молиной и Кораблёва?
Уполномоченный задумался. Парниша явно хамит — выставил его в неприглядном свете — можно подумать, что кроме женского промежища ему и сказать нечего. А о чём прикажете с вами говорить? О росте преступности и способах её устранения? Маленький, вытри сопли и иди играть в куличики, всё больше толку-то. Ишь ты — окружение ему! А ху-ху не хо-хо? Сейчас, разбегусь только. Он, младший лейтенант Шор, свои права и обязанности давно наизусть выучил. Среди ночи разбуди — не запнётся. А не в своё не суётся. Потому и «младший».
— Я, видите ли… вы кто по званию?
— Лейтенант.
— Я, господин лейтенант, двадцать четыре года работаю не для того, чтобы изучать окружения жильцов своей территории. В мои обязанности входит предотвращать возможные правонарушения, или устранять те, которые случились. Всё! «Изучением окружения» занимаются, вам должно быть известно, другие органы.
Он замолчал, смешно надул щёки и Мерину подумалось, что заставить снова заговорить этого словоохотливого человека можно только под какой-нибудь изощрённой пыткой.
«Да-а-а, никакой, конечно, ты не психолог ни в каком приближении. Бабушкин внук ты, не более того, как ни пыхти, ни пыжься, ни напрягайся. Кто тебя тянул за язык с этим окружением, тем более что лучше Веры Кузминичны всё равно никто не расскажет? А хоть бы и рассказал — куда тебя несёт, кто тебе в зад вилку вставил, куда ты прёшь, умник недоразвитый? Что б ты пропал, провалился, сдох. Не Каждый мудак, а ты, Сивый Мерин, мудило тёмный, второе место на конкурсе мудаков, Пинкертон доморощенный. Эмоции, видите ли! Кому ты нужен, говно жидкое, со своими эмоциями?! Четвёртого свидетеля заваливает, а туда же: дело ему дайте собственное! Ну дали тебе дело, дальше что? Всех распугал, против восстановил, замкнул, вовремя не допетрил: Катерину чуть на тот свет не отправил, директор морга, спасибо тебе, все концы в воду спрятал, морду от пуха очистил, нимб примеряет, визитёршу молинскую упустил, теперь вот этому ни в чём не повинному дяденьке кляп в рот вставил. Ну любит он рыжих девушек, нравятся они ему, может, на Кустодиеве воспитан, ты-то что бесишься, недотыка?!»
К 42-му отделению милиции Мерин подходил с выражением, какое бывает у человека, только что перепутавшего изюм в шоколаде с козьим помётом.
Дежурный милиционер долго вглядывался в жизнеутверждающую фотографию на его пропуске, но так ничего и не понял.
— А вы-то кто?
— Там написано. Мерин из МУРа. Я к Шашкину.
— Минуту. — Он надавил клавиши внутреннего телефона. — Товарищ майор, к вам из МУРа, говорит — Мерин. На пропуске? Так и написано. Есть пропустить!
Дежурный проводил его подозрительным взглядом.
«Ну вот, — поднимаясь по лестнице и отыскивая нужный кабинет, Мерин продолжил внутренний монолог, — и это не в твою пользу: уж лицом-то собственным можно управлять? Уж это-то красной строкой входит в обязанности следователя, если, конечно, хочешь быть следователем, а не, как выражается Трусс, х…м с горы. Кстати, что означает это странное выражение? Вот и этого ты не знаешь. Почему — с горы? С какой горы? Гора с плеч — понятно. Умный в гору не пойдёт — понятно. Если гора не идёт к Магомету… Всё понятно. А это? А ты у бабушки спроси. Придёшь домой и спроси: „Бабушка, напомни, пожалуйста, что означает выражение — х…й с горы?“ Мудило ты тёмный.»
Во вчерашнем пожаре на Шмитовском, по словам майора, принимали участие три сотрудника отделения.
— Двое отдыхают отгулы — переработка накопилась, людей не хватает, по трое суток без сна приходится. Район у меня будто мёдом мазанный: разборки каждый день, чего их, педерасов, как говаривал Никита Сергеевич, сюда тянет — непонятно. А тут ещё пожар этот, будь ему пусто.
Он нажал кнопку селектора.
— Любаня, узнай, Месхиев на объекте? Если нет — ко мне его. — Он улыбнулся и стало очевидно, что Месхиев ходит в фаворитах. — Тоже вчера на пожаре был. Этот вообще не спит: придавит часик-другой в кабинете у меня на стульях и сутки вкалывает. Поставьте, говорит, мне раскладушку, я домой год не появлюсь. Горит парень. Молодой ещё. Ты-то сам тридцатник разменял?
— Скоро, — покраснел Мерин.
— Счастливый возраст. Мне хлеба не надо — верни мои тридцать. Э-эх, сколько планов было, всё мог, всё нипочём. — Он тяжело вздохнул. — У тебя неприятности?
Ответить Сева не успел — в кабинет постучались, заглянул маленький, смуглый, с чёрными, как южная ночь, волосами милиционер.
— Вызывали, товарищ майор?
— Входи, Галя. Вот товарищ из МУРа вчерашним пожаром интересуется. Возьми ключи от пятнадцатого, поговори, расскажи содействие, вспомни, что вспомнишь. Задание понятно?
Нарочитая сталь в голосе начальника утвердила Мерина в мысли, что ему предстоит иметь дело с местным любимчиком.
— Так точно, товарищ майор.
— Давайте.
