(там потом какой-то дипломат долго озирался по сторонам, нервничал, требовал задержки рейса), повезли в Москву, в районе Химок ему сделалось дурно, лекарство не помогло, его высадили у ближайшей районной поликлиники, где он не приходя в сознание, и скончался на руках у дежурившего в тот вечер перепуганного врача-стоматолога.
Портфель с пачками купюр цвета пыльной придорожной зелени лежит — вон он, в сейфе, в ожидании своей печальной участи: ему предстоит быть сожжённым вместе с нехилым содержимым — такой приговор Турчак вынес сразу же, как только контейнер с деньгами оказался у него в руках. Решил: сжигать будут вместе с Любой в её загородном доме — это должно произвести на неё хорошее впечатление.
— Иначе нельзя, Любушка, не дай Господь бумажки меченые — мало ли какие злые умыслы питают головы удачливых конкурентов — зачем мелочиться? Фраера известно что сгубило. Я тебе сколько скажешь заработаю.
Турчак растёр обожённые ледяной водой руки, грудь, спину, облачился в халат, с удовольствием ощутил колкий озноб по всему телу. Достал из кармана ненавистную трубку мобильника, положил на письменный стол.
Теперь продолжим.
Итак, цепочка Кораблёв-Гатаров-«интеллигент» — разорвана. Дмитрий Кораблёв «подставлен» по науке, со всех сторон обложен-затравлен, теперь только заходи в круг, бери на мушку и пекись лишь о том, чтобы рука не дрогнула. Сомов ОБЯЗАН выйти на «сексота» в тот же вечер, в крайнем случае — утром следующего дня, то есть 1 мая, никак не позднее, если, конечно, не рассматривать вариант, что самая большая мечта его жизни — северные пейзажи через колючую проволоку. Не идиот же он, в самом деле, чтобы оставить всё как есть, не страус, никак нельзя заподозрить — вон какую наладил империю лекарственную с доходами-невидимками. Уж на что Аликпер Рустамович дока — все входы и выходы обнюхал, у каждой норки по капкану поставил — ан и его этот дефолт ё…й чуть до разора не довёл — по сей день неизвестно как выплыть — не захлебнуться. Сомов обязан был выйти на «сексота-предателя» не позднее 1 мая. Кровь из носа обязан: закон российского бизнеса — не успеешь ты — успеют тебя, и он не может этого не знать, ручки-то наверняка отмывать не раз приходилось.
Тут бы они его и «приласкали».
Ан нет. Не выходит и только.
Или его, Турчака, переиграли, или совсем уж что-то непредвиденное случилось.
Он закурил сигарету, щёлкнул кнопкой селектора.
— Не звонили?
— Алик, обижаешь.
— А моя?
— Она через меня никогда, ты знаешь.
— Принеси чего.
Он отключил связь, откинулся в кресле, сцепил пальцы на затылке. Глупо, конечно, это уже нервы, по такому поводу никто через секретаршу звонить не мог, это сто процентов, а если Земля с Луной и поменялись бы местами, что, в принципе, теорией не исключается, то секретарша наверняка уже была бы тут как тут с сообщением в клюве.
Вот уж где повезло Аликперу Рустамовичу: безукоризненный фасад, тыл такой, что у посетителей пуговицы на ширинках отлетают, всё сечёт — не с полуслова даже — достаточно взглянуть коротко; в постелях — университеты за плечами, аспирантуры. Если б не Люба — думать не о чем, от добра добра не ищут. Но… Э-э-эх… Люба, Люба! Наваждение. Удушье. Смерть. Ад. За что казнь такая, мука мученическая, о Господи? За какие дела земные? Неужели больше других грешил?
На столе возник фужер с коньяком и бутылка боржоми.
— Расслабить? — Секретарша платочком сняла с губ яркую помаду, села перед ним на корточки.
«Всё понимает, всё чувствует, — подумалось председателю совета директоров, — что там твоя собака».
Он, не меняя позы, покорно закрыл глаза, как всегда в такие минуты усилием воли порывая с действительностью и уносясь воображением в счастливое прошлое.
На этот раз Люба явилась ему семнадцатилетней нимфой дымного августа восемьдесят шестого года, ночная Москва — гигантским макетом мёртвого города, они одни во всём мире. Глубина плохо освещённого подъезда. Его пальцы, преодолевая лёгкое сопротивление, с фанатичностью скульптора изучают анатомию её почти бесплотного тела. Она улыбается, старательно пряча дрожащие от желания губы. Шёпот кажется запоздалым, случайным, лишним…
— Не надо, Алик, не надо…
— Пойдём, любовь моя…
— Я не твоя любовь…
— Пойдём, Люба…
— Я не Люба…
— Пойдём…
— Не надо, Алик…
Слова постепенно утрачивают свой первоначальный смысл, уступая место нечленораздельному бормотанию. Затем на какое-то мгновение всё затихает, останавливается, лишая обоих подножной тверди, и наконец короткое, хриплое, извлечённое откуда-то со дна женского чрева: «Пойдём!» опускает их на землю.
Запрокинутое лицо. Разлившийся ужас глаз. Рот, застывший готовностью крика. И вязкая, почти не ощутимая топь вожделенного обладания.
Люба!!!
Резко зазвучал телефон.
Турчак, не отстраняя вошедшую в раж секретаршу, схватил трубку.
— Да!
— Алик?
— Что случилось?
— Всё в порядке. Его нету.
— А этот… артист?
— В отключке он. Как велел — придушили.
— Долго почему?
— При встрече.
— Жду.
Часы показывали семь минут шестого. Наконец-то! Гора с плеч. Есть всё-таки Аллах, существует, что бы там ни говорили, и — честь ему и хвала — бережёт пока своих верных послушников. Теперь о разоре можно забыть — ещё несколько несложных телодвижений и налаженный сомовский бизнес вознесёт его, Аликпера, в очень серьёзные сферы.
Вот она, Джомолунгма!
Сейчас надо оставить все проблемы, вдохнуть полной грудью и постараться максимально щедро отблагодарить безотказную искусницу-секретаршу за проявленное долготерпение.
Шофёр Авдеич по просьбе Мерина вёз его тем же маршрутом, что и два дня назад странного пассажира: Бережковская набережная, затем через Красную Пресню на Шмитовский и далее в Тёплый Стан. Маршрут нелепый, долгий и дорогой, таксисты обычно такие любят — едешь себе, а счётчик тиканьем заходится — что твой кенарь. Не надо торчать на вокзалах и, рискуя получить под дых, расталкивать конкурентов. Пару таких ездок за смену — и план в кармане. Но сегодня случай особый: этого мента завгар посадил. С линии, сука, вынул и посадил. «Вези, — говорит, — куда товарищ скажет». А «товарищ» этот вот такую х…ю залепил: «Тем же маршрутом!» Во, б…дь, ещё чего доброго замажут за здорово живёшь, обвинят в соучастии — отмывайся потом. Было ж предчувствие: не сажай того побитого, криминал, без очков видно. Так нет, позарился, крохобор ё…й, на длинный рубль понадеялся.
Рубль, он и впрямь, не короткий вышел, грех обижаться, но кто же знал, что всё так обернётся. С уголовкой дело иметь — никаких денег не надо. Вози вот теперь полдня этого молокососа, жги бензин за
