— Что Нестерова? Она недавно только звонила — тоже в ужасе.
— Светлана, сейчас зазвонит мой телефон, я включил динамик. Внимательно послушайте — постарайтесь узнать голос говорящего. Вы наверняка знаете голос этого человека.
— Почему вы думаете?
— У меня есть основания так думать.
Они стояли посреди просторной прихожей: Нежина, скрестив ноги и целомудренно поправляя на груди отвороты ярко-зелёного с розовыми разводами халата; Мерин, сжимая в вытянутой перед собой руке мобильник, не отводил напряжённого взгляда от её лица.
Несколько минут прошли в молчании.
— А кто должен позвонить?
— Сейчас услышите.
— Если хотите, я пока могу сварить кофе.
— Не надо!
Ответ прозвучал излишне резко, но пожалеть об этом Мерин не успел — в то же мгновение телефон, как бы исправляя его оплошность, заявил о себе мелодичной трелью.
— Пожалуйста, Светлана, послушайте внимательно. Для Кораблёва это очень важно. Очень!
Он нажал кнопку соединения.
— Да, я вас слушаю.
На противоположном конце молчали, затем раздалось негромкое:
— Это я слушаю.
— Повторите ваши условия. Что я должен сообщить?
— Не тяни, я ждать не буду.
Повисла долгая, показавшаяся Мерину бесконечной, пауза. На какое-то время он растерялся — ему было важно во что бы то ни стало заставить анонима говорить. Самое верное — отключить связь: шантаж — не способ общения с милицией. Видимо, заинтересованность в Кораблёве настолько сильна, что вынудила кого-то пренебречь этой прописной истиной, и повторные звонки не должны заставить себя ждать слишком долго — неизвестному не останется ничего другого, как ещё раз озвучить условия выдачи заложницы. И тогда Светлана сможет…
А если нет? Не позвонит?
Этого он себе никогда не простит.
Молчание катастрофически затягивалось. Тупые удары в виски эхом отдавались на противоположном конце связи.
Он решился.
— Вы говорите с сотрудником уголовного розыска. Мерин моя фамилия, Всеволод Игоревич. — Он безуспешно силился придать голосу равнодушную интонацию. — По первому вашему звонку, если я правильно понял, вы предлагаете мне на определённых условиях передать вам разыскиваемого нами Дмитрия Кораблёва? Я прав?
В трубке молчали.
— Но я должен быть уверен…
— Да!!
По тому, как прозвучал ответ, Мерин понял, что диалога не получится: звонивший был, очевидно, слишком опытен и осторожен. Он взглянул на Светлану — та пожала плечами и отрицательно мотнула головой.
Действительно, по коротким междометиям узнать голос говорившего было практически невозможно. Но другого выхода, кроме как продолжать разговор, у Мерина не было.
— Какие гарантии, что после выполнения ваших условий заложница будет на свободе?
Опять долгое молчание.
И жёсткий, громкий, почти выкрик: «Никаких!!»
Интуиция подсказывала, что это именно тот момент, когда для сохранения инициативы за собой необходимо рисковать и выходить из переговоров: шантажист, по всей вероятности, находясь на грани нервного срыва, выставлял непомерные требования, ничего не предлагая взамен. Другого такого случая может не представиться.
Умом он это понимал.
Но бесчинствующая в мозгу фраза «Через десять минут она исчезнет» парализовала волю и он, почти уже бессознательно надеясь на чудо, не мог сопротивляться цепким объятиям инерции.
— Но Кораблёв опасный преступник, на нём не одно убийство, я рискую слишком и должен быть уверен…
И в этот момент случилось то, чего Мерин опасался больше всего: его опередили. Он проиграл. В трубке раздались короткие гудки отбоя.
Подобную непрекращающуюся дрожь во всём теле Всеволод Мерин испытывал только в самом раннем детстве, когда перепуганная бабушка укутывала его всеми имеющимися в доме подручными средствами, одеялами, пальто и даже подушками, а он продолжал подпрыгивать на своём диванчике и зубы азбукой Морзе отбивали тире и точки. Тогда у него случилась фолликулярная ангина с температурой сорок градусов и нарывами в горле.
Теперь же никакой температуры не было — его просто трясло и он ничего не мог с этим поделать.
С момента звонка на Петровку прошло сорок семь минут. Ещё тринадцать и закончится это мучительное ожидание — а в успехе труссовских методов добывания необходимой информации Мерин не сомневался ни на один миг. Бывали случаи, когда он внутренне осуждал своего старшего товарища, даже иногда во всеуслышание выражал несогласие с его способами воздействия на подследственного — недалеко ходить: разговорчивость Бальмонта была достигнута путём не вполне праведным, но в данный момент он безоговорочно склонял голову перед мужеством, мудростью и кулаками Анатолия Борисовича Трусса, только так можно и нужно разговаривать с бандитами и дай ему Бог преуспеть и на этот раз.
Иначе быть не должно.
И всё же…
Он заметил, что встречные прохожие обходят его стороной — тряска продолжалась, как будто тело обмотали оголёнными электрическими проводами.
Чтобы отогнать дурные мысли и хоть как-то справиться с нервами, Мерин призвал на помощь воображение — говорил же поэт: «Живописцы, окуните ваши кисти…» Часы на петровском фасаде показывают без нескольких минут три — конвоиры выносят из кабинета Трусса почти бездыханное тело заказчика дезинформации.
3.00 — усталый, но счастливый Трусс докладывает Скоробогатову об успешно проделанной работе;
3.00 — Скоробогатов не в силах скрыть благодарной улыбки, старательно морщит лоб;
3.01 — Вера Нестерова минует проходную, заказывает пропуск, мажет взглядом по отвратительной роже Каждого и поднимается на второй этаж;
3.02 — она же неслышно скользит по бесконечному муровскому коридору, разгоняя раскачивающимися бёдрами его потную атмосферу;
3.03 — она же царапает ноготками дверь и в воздухе повисает едва уловимое придыхание «можно войти», окрашенное интонацией скорее интимного приглашения к действию, нежели вопроса — только так может вести себя в данный момент эта наделённая плотью Барби…
Нет, сменяющие друг друга картинки вызывают разве что тошнотворное головокружение.
Если допрос заказчика окончен — почему не звонит Трусс?
А если…
Всё! Без пяти три.
Дрожащими пальцами Мерин не без труда надавил семь цифр труссовского мобильника.
— Анатолий Борисович, Мерин…
— Я занят. — Короткие гудки в трубке красноречивее слов прояснили ситуацию: допрос продолжается
