широко открыты, губы вздрагивали. Потом Асет посмотрела на Гюзель. По щекам той текли слезы, но ее глаза, синие, как у кяфиров, пылали лютой ненавистью.
«Они смогут отомстить неверным, — подумала Асет про подруг. — А я? Смогу ли я сражаться с неверными так же, как они? Ох, слишком уж я слабая и трусливая».
Представив себя со всех ног удирающей от кяфиров, Асет не на шутку расстроилась. Но потом успокоила себя тем, что убегать от неверных ей не придется, да и в плен ее тоже взять не успеют. Нажатие на кнопку — ослепительная вспышка взрыва — и вот она уже в раю. Главное, сделать все правильно, а для этого нужно хорошо учиться.
«Ты должна учиться, — строго сказала себе Асет. — И у тебя все получится не хуже, чем у Тамуси». Она сделала над собой усилие и вновь повернулась к экрану.
Лежа ночью в постели, Асет сочинила стих про Иб-лиса и неверных. Стих был вот такой:
Сравнение с хирургом, который удаляет больному человеку нарыв, очень понравилось Асет. Вскрыть нарыв было так же страшно, как то, что предстояло сделать ей. Так же ужасно, противно, но так же необходимо, чтобы больной выжил. А больным Асет мыслила мир, который погряз в разврате, насилии, жестокости и пьянстве. Она вспомнила фильм про рок-концерты, который показывала им тетя Хава. Лица неверных были красными и потными. Их губы были растянуты в сатанинские улыбки, глаза затуманены. Они кричали, выли и размахивали руками, как будто конец света уже наступил. А на сцене извивался их идол — с желтыми волосами, сложенными в рога Иблиса, с раскрашенной рожей и желтыми, оскаленными зубами. Жуть!
Как только Асет перестала сочинять стихи, ей стало страшно думать про Иблиса, и она решила подумать о чем-нибудь хорошем. Она вспомнила Магомета, как он кормил ее конфетами втайне от мамы и папы. Кормил и, улыбаясь, говорил: «Эх ты — чудо-юдо шоколадное! Ешь скорей, пока никто не увидел. Если будешь молчать, я тебе еще достану. Хочешь?» Асет мычала набитым ртом и кивала. Магомет глядел на нее, качал кудрявой головой и смеялся.
Воспоминание было приятным, и вскоре Асет уснула с улыбкой на губах.
2
Сулейман, Алмаз Рафикович, Иван Лобов и еще один мужчина — лысый, с элегантной бородкой- эспаньолкой, по кличке Чача — сидели вокруг стола в съемной квартире Лобова и пили чай. Беседа текла неторопливо и легко, словно это был не инструктаж перед опасным делом, а просто обсуждение какого- нибудь не очень значительного, но забавного события.
— Спортивная подготовка у тебя есть, — говорил Алмаз Рафикович, прихлебывая чай. — Это хорошо. Но стрелять ты не умеешь.
— Мне приходилось стрелять из боевого оружия, — сказал Сулейман.
Алмаз Рафикович покачал головой:
— Школьные занятия не в счет.
— Я стрелял в Казани в тире, — сказал Сулейман. — Из «Макарова» и ТТ.
— И как, попадал? — поинтересовался Иван Лобов, сжимая чашку с чаем в мускулистых руках.
Сулейман пожал плечами:
— Когда как. Случалось, что попадал.
— А из «калаша» стрелял? — спросил Лобов.
— Из «калаша» нет.
— Ну вот видишь. — Лобов криво усмехнулся и провел ладонью по белобрысым волосам. — «Калаш» — первейшее оружие бойца. Неважно, где ты, в горах или в городе. Если у тебя есть «калаш», а у твоих противников его нет, ты всегда выйдешь из боя победителем.
— Раз на раз не приходится, — заметил на это Алмаз Рафикович. — Кроме огнестрельного оружия ты должен научиться владеть ножом. Нож — незаменимая вещь, когда нужно уложить противника быстро и бесшумно. Но главное, конечно, не нож и даже не «Калашников». Главное — научиться работать со взрывчаткой. В лагере есть очень хороший инструктор, настоящий профессионал. Помнишь взрывы в Москве в девяносто седьмом?
— Помню, — тихо сказал Сулейман, стараясь сохранить на лице безмятежное выражение. — Это что, его работа?
— Не то чтобы его, — уклончиво ответил Алмаз Рафикович. — Но он тоже приложил к этому руку.
— Ничего себе, приложил! — засмеялся лысый Чача. — Да ведь он своими руками…
— Угомонись, — строго сказал Чаче Алмаз Рафикович, и тот замолчал. Алмаз Рафикович вновь обратился к Сулейману: — Подготовка займет пару-тройку месяцев, смотря по тому, как быстро пойдет у тебя дело. Отцу скажешь, что поехал к другу в Казань. Потом позвонишь ему и — скажешь, что поживешь у друга несколько месяцев. Как только будешь готов, пойдешь на задание вот с ним. — Алмаз Рафикович кивнул на Чачу. — Он парень надежный, хоть и любит болтать языком.
— Да ведь я молчу! — возмутился лысый.
— Вот и молчи, — строго сказал ему Алмаз Рафикович. — Кабы ты и без меня так же молчал, как со мной, мы бы забот не знали.
Чача обиженно насупился, но возражать боссу не стал.
— А что за дело? — осторожно спросил Сулейман.
Глаза Алмаза Рафиковича, и без того узкие, превратились в две черные щелочки.
— Об этом ты узнаешь позже, — сказал он. — Но дело будет сложное и рискованное, поэтому не советую тебе сачковать в лагере. Запоминай все, что говорят инструкторы. — Алмаз Рафикович внимательно посмотрел на Сулеймана. — Хочешь о чем-то спросить?
— Да нет. Хотя… Много нас там будет, в этом лагере?
— Кого это — вас?
— Студентов, — серьезно сказал Сулейман.
— «Студентов»! — передразнил Чача. — Видали, а?
— Цыц! — рявкнул на него Алмаз Рафикович. — Парень все правильно говорит. Сколько вас там
