Только ты можешь его спасти.
Я киваю и пытаюсь направить все свои мысли к Тодду…
Я должна его спасти, спасти всех нас, раз и навсегда…
Прощаться с Брэдли у меня сил нет, но он и так все понимает.
¾ Пошла! — кричу я Ангаррад. и мы бросаемся к океану.
«
[Тодд]
Я трачу уйму времени, только чтобы еле-еле ослабить путы на одной руке. Не знаю, что за лекарство было в том пластыре — шея под ним мучительно чешется а дотянуться нельзя, — только из-за него руки меня не слушаются, да и соображаю я туго…
Но я все же тяну, тяну и тяну веревки, пока мэр пропадает неизвестно где. Сквозь дыру в стене виднеется только полоска заметенного снегом песка — это небось и есть «побережье» — да немного волн, разбивающихся о берег. Но кроме их грохота я теперь слышу новый звук: знакомый рев реки, возвращающейся в океан. Мэр, наверно, летел прямо вдоль русла, пока не добрался до берега, чтобы готовиться здесь к своей участи. К последней битве в последней войне.
В которой мы все умрем.
Я снова натягиваю веревку на правом запястье и чувствую, что узел немного поддался.
Каково, интересно, было тут жить? Строить дома на берегу огромной-преогромной воды и рыбачить… Виола рассказывала, что океанские рыбы скорей съедят тебя, чем ты их, но ведь всегда можно что-то придумать, всегда есть способ наладить нормальную жизнь — вроде той, что была у нас в долине…
Какие же люди всетаки бестолковые и никчемные. Стоит нам сделать хоть что-то хорошее — обязательно испортим. Только построили — уже сносим.
Это не спэклы нас довели до ручки.
Мы сами.
— Полностью согласен, — говорит мэр, входя в часовню. Лицо у него изменилось, вытянулось — как будто что-то стряслось. Что-то очень плохое.
¾ Я теряю власть над происходящим, Тодд, — говот мэр, глядя в пустоту. Он словно бы слышит что-то… ¾ События на холме…
¾ На каком? — перебиваю я его. — Что случилось с Виолой?
Он вздыхает.
— Капитан Тейт меня подвел. Спэклы тоже.
¾ Что? Откуда ты можешь знать?!
¾ Этот мир, Тодд, этот мир, — говорит он, пропустив мой вопрос мимо ушей. — Я думал, я его контролирую. И это действительно было так. — Его глаза вспыхивают. — Пока я не встретил тебя.
Я молчу.
Потомушто вид у него жуткий.
— Может, ты в самом деле меня изменил, Тодд, — говорит мэр. — Но не только ты.
— Отпусти меня, — цежу я. — Отпусти и увидишь, как я тебя изменю!
— Ты совсем не слушаешь, — говорит он, и в голове у меня вспыхивает боль, от которой я на секунду теряю дар речи. — Ты меня изменил, да и я оказал на тебя немалое влияние. — Он подходит к каменному столу. — Но сильнее всего меня изменил этот мир.
Впервые я замечаю, как странно звучит его голос — он похож на эхо.
— Этот мир — поскольку я заметил его особенности, я их изучал, — превратил меня из гордого и сильного человека неизвестно во что. — Мэр останавливается у моих ног. — Ты как-то сказал, что война превращает людей в чудовищ, Тодд. Так вот: знание делает то же самое. Когда ты слишком хорошо знаешь своего ближнего, знаешь его слабости, жуткие мечты и чаяния, управлять им становится до смешного легко. — Он горько усмехается. — Только глупцы и простаки могут по-настоящему ужиться с Шумом, Тодд. А тонкие и чувствительные люди, как мы с тобой, страдают от него. И мы вынуждены управлять простаками — ради их и нашего блага.
Он умолкает, глядя в пустоту. Я начинаю сильнее дергать веревки.
— Ты меня изменил, Тодд, — повторяет он. ¾ Ты сделал меня лучше. Но только затем, чтобы я наконец увидел, какой я плохой. Я этого не знал, пока мне было не с чем сравнивать. Я казался себе неплохим человеком. — Он замирает надо мной. — Но ты открыл мне глаза.
— Ты был плохим с самого начала, — говорю я. — Я тут ни при чем.
— Еще как при чем, Тодд. Помнишь тот гул у себя в голове, гул, который нас соединял? Это было все доброе во мне, моя добрая сторона, которую я увидел лишь благодаря тебе. Через тебя. — Его глаза чернеют. — А потом появился Бен, и ты решил это отобрать. На мгновение я познал в себе добро, Тодд, Хьюитт, и за этот грех, за грех самопознания… — он начинает развязывать мне ноги, — один из нас должен умереть.
[Виола]
Ангаррад не такая, как Желудь, — она шире, крепче и быстрее, — но я все равно волнуюсь.
— Пожалуйста, пусть с тобой все будет хорошо, ¾ шепчу я промеж ее ушей, но пользы от этого никакой.
Она только выкрикивает Жеребенок и наддав еще сильней.
Мы все скачем сквозь деревья, и холмы начинают понемногу спускаться к реке, которую я часто вижу слева от нас: она вышла из берегов и несет свои бурные воды к океану.
Но самого океана пока не видно, всюду только деревья. Снег по-прежнему валит огромными хлопьями, и даже под густым пологом ветвей образуются заметные сугробы.
Дневной свет начинает меркнуть, и мне становится жутко: я понятия не имею, что сейчас происходит на холме, как там Брэдли, что случилось с Тоддом на берегу океана…
Как вдруг прямо передо мной открывается огромный водяной простор…
Сквозь прогал в деревьях я вижу плещущие волны, доки на небольшой пристани, заброшенные дома, а среди них — корабль-разведчик…
Который сразу скрывается за деревьями…
Но мы почти на месте. Мы почти на месте.
— Держись, Тодд, я скоро, — бормочу я.
[Тодд]
— Это будешь ты, — говорю я, пока мэр развязывает мою вторую ногу. — Умереть должен ты.
— Знаешь, Тодд, отчасти я даже надеюсь, что ты прав.
Я не шевелюсь, пока он отвязывает мою правую руку, а потом бросаюсь на него с кулаками, но он уже пятится к Дыре в стене, с удивлением глядя на мою свободную левую.
— Жду тебя снаружи, Тодд, — говорит он и выходит на улицу.
Пытаюсь швырнуть ему вдогонку
На жуткий холод океанского побережья.
Первое, что я вижу — это несколько разбитых домишек, часть которых превратились в груды досок и песка. Те, что построены из бетона (как, например, часовня) сохранились чуть лучше. К северу от меня в лес уходит дорога, наверняка ведущая до самого Нью-Прентисстауна, но сейчас она залита бурной водой.
Снег заметно усилился, ветер тоже. Мороз пробирает насквозь, точно стальной нож, и я покрепче закутываюсь в бушлат.
А потом поворачиваюсь к океану…
О господи!
Какой он огромный…
Больше чем все на свете, он тянется во все стороны до самого горизонта, как бесконечность, которая притаилась на пороге и проглотит тебя с головой, стоит только отвернуться. Океану нет никакого дела до снега. Он продолжает пениться и грохотать, словно вызывает тебя на бой, словно эти плещущие волны — кулаки, которыми он хочет свалить тебя с ног.
А под поверхностью воды живут твари. Даже в мутных пенистых водах у берега, даже сквозь водяную дымку, которую поднимает в воздух бурная река на севере, я вижу движущиеся под водой тени…
Гигантские тени…
— С ума сойти, правда? — доносится до меня.
Голос мэра.
Я резко разворачиваюсь. Его нигде не видно. Я медленно поворачиваюсь обратно. У меня под ногами — заметенный песком бетон, как будто раньше здесь была площадь или может дорожка вдоль побережья, идущая от самой часовни: люди выходили из нее и грелись на солнышке.
Вот только сейчас здесь никого нет, кроме меня, и я замерзаю.
¾ ПОКАЖИСЬ, ТРУС! — кричу я.
¾ О, в чем меня нельзя обвинить, так это в трусости — неизвестно откуда раздается голос мэра.
¾ ТОГДА ЧЕГО Ж ТЫ ПРЯЧЕШЬСЯ?! — ору я, скрещивая руки на груди и ежась от холода. Если мы и дальше будем торчать на берегу, оба замерзнем насмерть.
Тут я замечаю корабль-разведчик: он стоит чуть выше на побережье и ждет…
— Даже не думай, Тодд. Ты умрешь раньше, чем доберешься до него.
Я снова оборачиваюсь.
— ТВОЯ АРМИЯ НЕ ПРИДЕТ, ТАК? — кричу я. — ВОТ ПОЧЕМУ МИСТЕР ТЕЙТ ТЕБЯ ПОДВЕЛ — ОН НЕ ПРИДЕТ!
— Верно, Тодд, — отвечает мэр, и на сей раз его голос звучит иначе.
Как будто он где-то рядом.
Я опять разворачиваюсь…
И наконец вижу его на углу одного из разрушенных деревянных домов…
— Как ты узнал? — спрашиваю я, разминая Шум и готовясь к схватке.
— Услышал, Тодд. Я ведь уже говорил, что слышу все. — Он начинает идти ко мне. — Со временем это стало правдой. Я открылся голосу этого мира, и теперь… — Мэр останавливается на краю заметенной песком площади, всюду кружит снег. — Теперь я слышу все, что в нем происходит.
И по его взгляду я понимаю…
До меня наконец доходит…
Что он действительно слышит все.
И это сводит его с ума.
— Пока нет, — произносит он голосом, полным эха Глаза его черны. — Сначала я должен закончить свои дела с тобой, Тодд Хьюитт, ибо однажды ты тоже это услышишь.
Я раскачиваю свой Шум, прогреваю, опутываю вокруг одного слова, придаю ему тяжесть — плевать, что мэр это слышит, он и так понимал, к чему все идет…
— В самом деле, — кивает он.
И швыряет в меня сгусток Шума…
Я прыгаю в сторону, и он со свистом проносится мимо…
Я падаю, качусь по снегу,
