Описывая мужество родителей, Игната и Лены, в борьбе за жизнь несчастной Катеньки, писатель ронял слезы на клавиатуру. Но потом вспомнил, что Игнат не признавал больного ребенка. Вымарывать душещипательные страницы было жаль. И Антон нашел выход: описал душевный кризис Игната, мучительное борение мотивов. Решение отказаться от ребенка Антон представил как нелегкий выбор героя, единственный способ самосохранения.
— Мощно! — похвалил себя Антон, откинувшись и кресле и перечитав написанное. — Я гений психологической прозы. Набокову не снилось.
За двое суток Антон написал рекордное число страниц — восемьдесят пять. И дошел до переезда Игната и Юли в Москву.
Утром ему позвонил начальник:
— Где бальзам?
— Какой бальзам? — не понял Антон.
— Джинса! Мы должны отправить до обеда заказчикам текст на визирование.
— Почти готово, компьютер завис, — соврал Антон. — Дайте мне еще пару часов.
— Не явишься к двенадцати в редакцию, уволю! — завотделом бросил трубку.
Отвлекаться от великого произведения на джинсу было обидно. С другой стороны, благодаря многочасовому лихорадочному строчкогонству, Антон приобрел такой разбег, что прославить бальзам с громким названием «Эликсир жизни» ему не составляло труда. Пробежав глазами материалы, которые предоставили разработчики чудо-средства, Антон открыл новый файл и забарабанил по клавишам.
Он уложился в полтора часа, отправил текст по электронной почте заказчику и в редакцию. Наскоро побрился и рванул на работу.
Завотделом Олег Павлович в одной руке держал текст Антона, а другой схватился за голову:
— Ты нас под монастырь подвел! Материал запланирован в завтрашний номер, деньги получены. Ты не просто графоман! Ты король всех графоманов.
— Почему это? — обиделся Антон. Начальник принялся издевательским голосом читать вслух начало статьи:
— «Вы помните легендарную амброзию, которой питался весь древнегреческий Пантеон, и божественное питье древнегерманских богов?» Как же! Помним, как вчера было. «Теперь пища богов стала доступна и вам». Какая, на фиг, пища? Бальзамом коленки и геморрой мажут!
— Это образно, — насупился Антон.
— Образность тут зашкаливает. «В каждой ноте «Эликсира жизни», — продолжил читать Олег Павлович, — хрустальный сибирский воздух, благоухание уральских трав, волшебная сила меда, кедрового масла, расторопши пятнистой, грецкого ореха, яблочного пектина, цветочной пыльцы и многих-многих других компонентов».
— Так у заказчиков было.
— Про каждую ноту с воздухом и другими компонентами? Столь шедеврально только ты мог наваять.
Кроме основной статьи, воспевавшей «Эликсир жизни», Антон сочинил полтора десятка откликов пациентов, выздоровевших благодаря панацее. Эти отклики Олег Петрович зачитывал особо насмешливым тоном.
— «Я перенесла инсульт с параличом правой руки и ноги. Также страдала гипертонией, артритом, остеохондрозом, холециститом, повышенной кислотностью, заболеванием щитовидной железы и почечной недостаточностью. После трех курсов «Эликсира жизни» мое состояние значительно улучшилось, геморрой больше не беспокоит и не кровоточит. Теперь я легко спускаюсь в подпол за солеными огурцами и картошкой. Анна Сергеевна Петрова, город Санкт-Петербург».
— Ну и что? — спросил Антон.
— То! Ты знаешь, что такое паралич после инсульта и почечная недостаточность? Человек полутруп. А у тебя бабка в подпол ныряет! Где, в каких-таких питерских квартирах есть подполы с картошкой?
— Опечатка, — согласился Антон, — про подпол не туда поставил. Надо к женщине с катарактой из села Верхний Звон.
— Звон у тебя в башке! — потрясал в воздухе листами бумаги Олег Павлович. — Водитель- дальнобойщик вылечился от эпилепсии! Нарочно не придумаешь, чтобы шофер страдал падучей! Или вот еще перл: «Я даже ночью спала сидя из-за сильного кашля и камней в почках». При кашле камни выскакивали, что ли? А это вообще гениально: «Меня мучили боли в суставах. За месяц приема «Эликсира жизни» я избавилась от верхних, средних и нижних конечностей». Средние конечности — где у человека, анатом ты наш недорезанный? Избавилась — это как? Отвалились, что ли?
Затренькал телефон, Олег Павлович схватил трубку и рявкнул:
— Да! Редакция!
Он слушал, что говорят на том конце, изредка издавая нечленораздельные звуки, которые можно было принять за поддакивание. Выражение его лица постепенно менялось: от гневно раздраженного к растерянно удивленному.
Завотделом прокашлялся, издал облегченный вздох и сказал:
— Поправим, обязательно. Присылайте завизированный текст. Всего доброго!
Он положил трубку и уставился на Антона так, словно только что получил о нем шокирующую информацию.
Антон замер, готовясь выдержать новый залп начальственного гнева. Кто-нибудь сообщил, что он халтурит на стороне? Позвонила одна из бывших Куститского? Или сама Полина Геннадьевна? Антон уже хотел было сделать предупреждающий выпад, сказать, что это, мол, его дело, чем заниматься во внеслужебное время, про что писать и кого интервьюировать. И вообще его давно зовут в конкурирующую вечернюю газету.
Но рта Антон открыть не успел, заговорил Олег Павлович:
— Заказчики «Эликсира» звонили. Им понравился твой опус. Тихий ужас! Мы живем во времена воинственного невежества. Я не перестаю удивляться, я устал удивляться. Я сойду в могилу с гримасой удивления и отвращения.
— Палыч! Поживите еще! — расплылся в самодовольной улыбке Антон. — Вот видите, как хорошо все кончилось, а вы боялись.
— Они сейчас пришлют текст, внеси их поправки. И, Христа ради, убери шофера-эпилептика и средние конечности!
— Все сделаю в лучшем виде.
Пользуясь моментом, то есть расслабленным состоянием руководителя, Антон попросил две недели в счет отпуска. Наврал, что у него есть тетушка в Москве, которая желает завещать ему квартиру. Если бы сочинил про похороны родственницы, отпустили бы лишь на три дня. Кроме того, жилплощадь в Москве — это громадные деньги и большие перспективы. Олег Павлович не стал палки в маховики вставлять, большому кораблю большое плавание.
За Белугиным давно закрылась дверь, а Олег Павлович все смотрел в пространство. Антон далеко пойдет. Хваткий, быстрый, лживый и беспринципный, сейчас время таких. Им неважно, за что быть «за», но очень важно быть «против» чего-то — хаять, поносить, осквернять. Они лягают российскую историю, особенно советский период, с азартом и кайфом вандалов. Антон Белугин как-то написал, что в советское время керлинг был запрещен как буржуазный вид спорта. И на возмущение начальника только пожал плечами: «Керлинга раньше не было, значит, запрещали. Тогда все запрещали». Олег Павлович не выдержал, взорвался. Он кричал, что про этот идиотский спорт никто слыхом не слыхивал и запрещать не думал. С керлинга Олег Павлович перекинулся на нынешних горе-корреспондентов. В советское время журналисты проходили жесткий отбор на нравственность и честность. Каждый факт десять раз проверялся, потому что слово может больно ранить, исковеркать человеку жизнь. Человек, пишущий или говорящий в эфире, чувствовал большую ответственность. Журналистика была рупором, из которого лились не помои, а проверенная информация. Люди с утра занимали очередь у киосков, чтобы купить свежий номер газеты, которая выдаст им не очередную порцию чернухи, а материал, над которым будут размышлять, который станут обсуждать, поднявшись при этом на ступеньку выше в своей гражданской позиции. А теперь у
